Та зима выдалась великолепной. Кейт читала, готовила гуляш и подолгу гуляла, любуясь сельскими пейзажами Тосканы. Я писал. Иногда к нам приезжали друзья, и мы засиживались допоздна, бутылку за бутылкой потягивая красное вино из запасов полковника (за два литра он брал три тысячи лир). Среди прочего в доме существовало правило: во время работы меня нельзя беспокоить, за исключением, разумеется, каких-то экстренных случаев. Ничего особенного той зимой не происходило, поэтому меня совершенно никто не беспокоил — то есть до того самого дня в начале марта. Наверное, тогда было холодно, потому что Кейт решила затопить камин. Разрывая газету — соседи часто подкидывали нам прессу, хотя мы ее почти не читали, — Кейт случайно увидела маленькую черно-белую фотографию, на которой был изображен я. Она пробежала глазами статью. Имена двадцати лучших молодых британских писателей были объявлены неделей раньше. Кейт взлетела по лестнице и ворвалась в мой кабинет с газетой в руках.
— Тебя выбрали! — воскликнула она. — Ты в списке!
Я повернулся в ее сторону.
— Ты попал в список лучших молодых британских писателей, — пояснила она.
— В самом деле? Дай-ка взглянуть. — Мое сердце бешено заколотилось.
Мы просмотрели список, по моего имени там не нашли. Мы еще раз прочли список. Я не упоминался в нем вовсе.
— Но здесь твое фото, — сказала Кейт, ткнув пальцем в один из черно-белых снимков. — Смотри.
Мы оба посмотрели. Это оказался не я. Это была Дженет Уинтерсон[4].
В комнате повисло молчание.
— Прости, — наконец выдавила Кейт и отвернулась лицом к стене.
Теперь, вспоминая тот случай, я думаю, что лицо на фото действительно отдаленно напоминало меня или хотя бы некий вариант меня (должно быть, когда-то мы с Дженет носили похожие прически либо одинаково прищуривали глаза, глядя на солнце). Я не отрывал взгляда от фотографии, как будто близкое сходство могло каким-то образом смягчить удар.
— Прости, — снова произнесла Кейт и спустилась вниз.
Конечно, мы оба пережили унижение: Кейт — из-за того, что спутала меня с Дженет, заронила во мне надежду и всего через несколько секунд разрушила ее, но и для меня — для меня в особенности — это было унизительно, ведь я отреагировал так бурно, с таким жаром, позабыв про все на свете и выставив напоказ свое тщеславие. Я чувствовал себя как человек, которому выпотрошили кишки, а потом оставили его тупо разглядывать ярко-красное месиво собственных внутренностей.
Несколько дней я не находил себе места. Утешало меня лишь одно: в следующий раз, когда снова будут выбирать лучших молодых британских писателей, я уже не пройду в список по возрасту. Никогда больше мне не придется испытать этот стыд.
Джон Бернсайд Владей страстями
Владей страстями, иначе страсти овладеют тобой.
Эпиктет, «Фрагменты» Трудно выделить какой-то отдельный пример унижения — более неприятный, типичный или оскорбительный, чем другие, поскольку я считаю унижение естественным и абсолютно предсказуемым результатом чтения поэзии на публике. При этом, однако, унижение (на церковной латыни: mortificare — умерщвлять, подавлять, смирять) имеет различные степени и укладывается в следующую классификацию:
1. Легкая форма: чтение стихов в интерьере «кабаре» (то есть аудиторию интересует исключительно пиво / вино / коктейли с водкой / холодные пирожки с мясом / блицлотерея).
Возможные варианты: на середине выступления кто-то из публики извергает наружу содержимое желудка / падает в обморок / отходит в иной мир.
2. Запущенная форма: в зале появляется бывшая любовница / любовник и весь вечер сидит в первом ряду с задумчивым видом.
Возможные варианты: слушая ваши стихи, бывшая или бывший заливается слезами / хихикает / истекает кровью.
3. Вирулентный штамм: любая церемония вручения литературных премий, где номинированные поэты не знают результата заранее и вынуждены толпиться в тесном помещении среди себе подобных (и других враждебно настроенных личностей), в то время как помощник заместителя министра культуры и спорта демонстрирует полнейшее невежество во всем, что хотя бы отдаленно связано с поэзией или искусством (включая название самой премии и организации, ее учредившей).
Возможные варианты: на конкурсе побеждает не ваша книга / стихотворение / литературный проект. Как сказал Гор Видал[5], «Всякий раз, когда друг добивается успеха, во мне что-то умирает».
Нелепый вариант, иногда со смертельным исходом: мало того, что в конкурсе побеждает не ваша книга / стихотворение / литературный проект, так ко всему прочему сие творение определенно связано с политикой / явно автобиографично / до жути сухо и формально / идеально укладывается в программу домашнего христианского воспитания.
Несмотря на свою этимологию, унижение редко имеет фатальные последствия и, как правило, длится недолго. Традиционные лекарства — стоицизм и временный уход в тень. При подозрении на случай унижения пациенту ни в коем случае не следует предлагать алкоголь, а также допускать его употребление.
Дэвид Харсент Какая дикость!
Когда при нас упоминают, что жители восточных стран обладают неумеренным пристрастием к выпивке, что хмель ударяет им в голову, лишает разума и заставляет содержимое желудка извергнуться наружу, мы обыкновенно говорим: «Какая дикость!»
Лабрюйер, «Характеры» 1969-й или 1970-й год. Моя первая книга только что увидела свет, и Алан Хэнкоке попросил приехать на встречу с читателями в его книжный магазин, расположенный в Челтенхеме. Вместе со мной приглашены Джон Фуллер, Джеймс Фентон и Питер Леви. Джон предложил подбросить всех нас из Оксфорда в Челтенхем, поэтому я сажусь на автобус, приезжаю в Оксфорд пораньше и успеваю пропустить по кружечке пива с моим приятелем Фредом Тэйлором, который учится в Кибле. Мы напиваемся. Оказывается, это совсем нетрудно, хоть и неожиданно.
Пребывая в подпитии, мы следуем логике, покупаем несколько бутылок вина и отправляемся на квартиру Фреда в Ботли (ведь «Город Дремлющих Шпилей»[6] — место сходок ярых социалистов). К полудню в голове у меня шумит, в то же время я весел, пьян и уверен в себе. Фред — студент, поэтому, естественно, телефона у него нет. Я звоню Джону из автомата и сообщаю ему, что нахожусь где-то в Оксфорде, «напротив гаража, похожего на собор». Каким-то образом ему удается разыскать меня — я мирно дремлю на обочине, вытянув ноги на проезжую часть, так что все машины вынуждены меня огибать — и отвезти к себе домой. Остальные уже там. Я выпиваю рюмочку и сажусь прямо на очки Питера Леви.
