Глава 2
То, что я уже написала, а вы прочитали, на самом деле не входит в историю. История начинается примерно сейчас, значит, мне уже двадцать три, а Говарду в этой истории почти двадцать семь, так что можете нас представить обоих немножко постарше, чем в том самом последнем кусочке, когда мы сидели на коврике. На самом деле мы не слишком-то изменились, жизнь наша во многом текла точно так же, не считая того, что Говард больше полюбил читать, а порой ругал «Дейли уиндоу», называя половой тряпкой. Но мы ее все так же выписывали. И все так же смотрели ТВ. И работали там же, где раньше.
Как-то утром – на дворе стояло убогое осеннее утро – я была в супермаркете на Гастингс-роуд, заполняла, как всегда, полки, напевая про себя. Там было очень уютно, среди других девушек, одетых в синие комбинезоны КВС,[7]занятых легкой приятной работой, а вокруг расхаживали покупатели с проволочными корзинками, стрекотали счетные машинки в кассах, а торговые залы ярко раскрашены, кругом коробки, консервные банки со всякой всячиной. Очень слабо пахло беконом и сыром вперемешку с той штукой, которой все кругом опрыскивали, чтоб сладко пахло. Но Говард, у которого было несколько ужасающих выражений, говорил, будто пахнет, как в спальне у шлюхи. Не то чтоб он действительно знал, как там пахнет, он вообще был очень хорошим парнем, даже на военной службе. И совсем не так часто захаживал в супермаркет, обычно предпочитал встречать меня на улице, забирая домой в конце дня.
Ну и кто же явился в то утро, разыскивая меня, как не моя сестра Миртл. В жутком состоянии. Она была старше меня на три года, и у нее были такие волосы вишневого цвета, скопированные с наследницы Бобо Сигрист и зачесанные копной. Парикмахерша называла вишневый цвет волос Миртл махагоновым. Только вид у нее был больной и жуткий.
– Ох, вот ты где, – сказала она. – Слушай, я больше это терпеть не могу. Больше ни дня не останусь с ним в том самом доме. Пожалуйста, разреши мне прийти и немного пожить у тебя.
– Майкл, что ли? – спросила я. – Чего теперь стряслось?
– Ох, – сказала она, – я возражаю не против выпивки и не против ругани. Вчера вечером он попытался меня избить. А сегодня утром попробовал влепить затрещину перед уходом.
Ее муж, Майкл Сэдлер, работал в каком-то магазине, где продавались пишущие машинки и так называемые канцелярские принадлежности. Очень раздражительный, но симпатичный мужчина, причем он это знал.
– За что он хотел тебя избить?
– Говорит, не выносит мой вид и звук голоса.
Ну, Миртл была хорошенькой девочкой, хоть, может, и похуже меня, но, конечно, замужество ее заездило, губы обвисли, мешки под глазами. А насчет голоса я вполне могла понять. У Миртл был такой тонкий скрипучий голос, вечно вякавший вяк-вяк-вяк-вяк, и я видела, что любой был бы сытым по горло, живя с этим голосом рядом, только, кажется, это не оправдание для побоев.
– Куда он тебя ударил? Покажи.
Мы стояли как бы в закутке из сплошных банок с супом, главным образом «Восточноиндийский Суп-Карри» по сниженным ценам, вокруг никого, но Миртл сперва оглянулась в обе стороны, точно собралась улицу переходить, потом повернулась кругом, задрала снизу джемпер и показала спину. Виднелись отпечатки пальцев, наподобие синяка, сплошь синего и коричневого.
– Красота, – говорю я. Но ее объясненья меня не устроили. Наверняка было что-то еще, кроме вида и голоса. И я говорю: – Я не думаю, что ты мне правду сказала. Всю правду. – Прямо как в сцене ухаживания по ТВ. Видите ли, я знала Миртл. Знала, Миртл вполне может выкинуть какую-то пакость. Не то чтобы я ее целиком обвиняла, зная Майкла. Майкл с успехом толкал ее в руки другого мужчины, причем не однажды. Брак у них был ужасный.
Миртл немножечко надула губы. Они были у нее накрашены этой самой помадой «Голдеи Фрост».
– Ну, – сказала она, – он думает, я кручу с Чарли Эваисом.
– Разве ты с ним не крутишь?
– Ну, ничего тут такого не было. И, в любом случае, Майкл ведь сам шляется, правда? Да еще пьет. И ругается. – Она фыркнула, точно леди. В нашей семье никогда особенно не любили ругаться.
– И что ты хочешь сделать? – спросила я.
– Преподать ему урок, – сказала Миртл. – Пусть немножко попробует самостоятельно прокормиться и поухаживать за собой. К тому же я даже вполглаза не сплю. Пусть попробует сорвать свое гнусное настроение у кухонной плиты, скажем так. Я хочу прийти и немножко пожить у вас в свободной комнате. Только чтоб он не знал, ясно? Пускай побеспокоится. Вдобавок я не собираюсь терпеть, чтоб меня вот так били.
– Ты не можешь пойти и немножко пожить у мамы с папой, а?
– Я тебя умоляю. Ведь она начнет талдычить, мол, я тебе говорила, и нести всякую мутоту. – Были у Миртл такие выражения, которые употреблялись и в нашей школе. – Будет тайком злорадствовать, что у меня все наперекосяк, ей, в любом случае, никогда Майкл не нравился, и прочая мутота. – Она часто повторялась. – Пусть опомнится, вот и все. Пусть подергается. Вдобавок… – И она опять повторила, что бить себя не позволит. Бедная Миртл. У нее никогда не было особого здравого смысла. По-моему, она в самом деле думала, будто так привлекательна, будто Майкл ее в самом деле так любит, что ее отсутствие разорвет ему сердце, и, когда она снова вернется к нему, он просто взбесится, точно публика на викторине. Так или иначе, я говорю:
– Ладно, неси вещи в обеденный перерыв.
В обеденный перерыв мы шли домой и ели готовый обед, который я оставляла в духовке, типа запеканки или пирога с яйцами и с беконом. Я убегала в двенадцать тридцать, а Говард в час, так что все стояло на столе, когда он добирался в десять минут второго, а поскольку босс обычно ему разрешал отправляться домой в какой-нибудь подержанной машине с рекламой на дверцах, он мог подбрасывать меня назад в супермаркет где-нибудь в двадцать минут второго, немножечко поздно, но про это никто никогда ничего не сказал. Потом Говард возвращался домой, мыл посуду и в два был готов к возвращению в центр торговли подержанными автомобилями. Вечером мы пили чай – с пирогом, с кексом, с джемом, – а позже, как вы уже видели, ели что-нибудь жареное, вроде яичницы с беконом, сосисок или тостов с готовыми бобами. Вы, по крайней мере, видели, что ужин у меня был готов, а именно готовые бобы. В конце дня оба наши заведения закрывались в шесть. Говарду приходилось довольно проворно шагать к супермаркету, а у меня было время подкраситься и накинуть пальто, и мы шли домой, если вечер хороший, или садились в автобус. Не очень-то далеко, Оук-Кресит за Ю-Три-роуд, та за Уитгифт-роуд, а по другую сторону от Уитгифт-роуд шли все улицы с названиями в честь исторических битв, в том числе Гастингс-роуд. Потом переходишь Ватерлоо-стрит, оттуда идет Нейсби-роуд, а там пошли епископы, мы на третьем епископе. Так или иначе, я говорю:
– Ладно, неси вещи в обеденный перерыв.
