Родриго засмеялся тем глубоким гортанным смехом, который очаровывал почти всех, кто с ним общался.
— Разочарован? — переспросил он. — Я? — Он повернулся к женщинам, которые подошли ближе, глаза каждой ожидающе смотрели на него. — Разочарован, потому что ребенок женского пола? Но вы ведь знаете… каждая из вас… что я люблю слабый пол всем своим сердцем и что в женском сердце я всегда найду нежность, которой нет в моем.
Женщины заулыбались, вместе с ними улыбалась и Ваноцца; но ее зоркие глаза заметили маленькую служанку, на чьем лице читалось ожидание, когда на нем задерживал свой взгляд Родриго.
Она решила заменить эту девочку, как только они вернутся в Рим, и если Родриго станет искать ее, его поиски окажутся напрасными.
— Так значит, мой господин доволен нашей дочерью? — негромко спросила Ваноцца и сделала знак служанкам оставить их с Родриго наедине.
— Я поистине верю, — ответил кардинал. — что сумею найти в своем сердце уголок для этой прелестной девочки и буду любить ее сильнее, чем молодых людей, которые ныне пребывают в детской. Мы назовем ее Лукрецией. А когда ты окрепнешь, моя любимая, мы вернемся в Рим.
Вот так апрельским днем в замке в Субиако, принадлежащем Борджиа, родился ребенок, чье имя станет известно всему миру — Лукреция Борджиа.
Пьяцца Пиццо ди Мерло
С какой радостью возвратилась Ваноцца в Рим! Ей казалось, что после рождения Лукреции она счастливейшая из женщин. Родриго навещал детей чаще, чем когда-либо, стремясь увидеть маленькую золотоволосую девочку.
Она была очаровательным ребенком, очень ласковой и могла лежать в своей колыбели, ничего не требуя, одаривая своей чудесной улыбкой любого, кто подойдет.
Братья очень интересовались ею. Они стояли по обеим сторонам кроватки, стараясь заставить ее улыбнуться. Они даже ссорились из-за нее.
Ваноцца вместе со своими служанками смеялась, слушая перебранку мальчиков:
— Она МОЯ сестра!
— Нет, МОЯ!
Им объяснили, что она сестра обоих в равной степени.
Чезаре, сверкая глазами, ответил:
— Но она больше моя, чем Джованни. Она сильнее любит меня, чем Джованни.
На что няня сказала, что уж это будет решать сама Лукреция.
Джованни смотрел на брата полными ненависти глазами; он знал, почему Чезаре хочет, чтобы Лукреция сильнее любила его. Чезаре видел, что когда дядя Родриго приходил навестить их, большая часть сладостей доставалась Джованни; что всегда именно Джованни карабкался на колени к дяде и взлетал вверх в его сильных руках; его целовал и ласкал кардинал, прежде чем обратить внимание на Чезаре. Вот он и решил, что все остальные больше должны любить его, Чезаре. Мать любила его сильнее. Няни говорили, что он их любимец, да им ничего и не оставалось делать — если они станут говорить иначе, он каким-нибудь образом сумеет отомстить им; они знали, что лучше обидеть Джованни, чем Чезаре.
Лукреция, раз уж она могла отдать предпочтение одному из них, должна проявить его к Чезаре. Он твердо решил это. Вот почему он даже чаще и дольше стоял у кроватки сестры, вытянув руку, чтобы она обвила своими крохотными пальчиками его большой палец.
— Лукреция, — шептал он, — это Чезаре, твой брат. Ты любишь его больше всех… больше всех. — Она смотрела на него своими широко открытыми голубыми глазами, а он командовал:
— Смейся, Лукреция! Вот так.
Женщины подходили к колыбели посмотреть — как ни странно, обычно Лукреция безоговорочно слушалась Чезаре. А когда Джованни пытался заставить ее улыбнуться, Чезаре из-за спины брата строил страшные рожи, и Лукреция начинала плакать вместо того, чтобы улыбаться.
— Этот Чезаре просто демон, — судачили между собой служанки, опасаясь произнести эти слова при мальчике, хотя тому исполнилось всего пять лет.
Однажды, шесть месяцев спустя после рождения дочери, Ваноцца возилась с цветами в саду. У нее были садовники, но она сама любила заниматься этим. Ее растения были прекрасны, и она с воодушевлением ухаживала за ними, потому что ее сад и ее дом были ей почти так же дороги, как семья. Да и кто бы не гордился таким домом, фасад которого выходил на площадь, а комнаты были светлыми, ничуть не похожими на мрачные помещения в других домах Рима. У нее даже имелась своя собственная цистерна с водой, что было большой редкостью.
Служанка — не та, которая восхищала Родриго, она давно покинула дом Ваноцци — пришла сказать ей, что приехал Родриго, и с ним еще один господин. Но не успела девушка сообщить это, как кардинал сам появился в саду. С ним никого не было.
— Мой господин, — воскликнула Ваноцца, — ты застал меня в таком виде…
Улыбка Родриго обезоруживала.
— Ты выглядишь просто очаровательно на фоне растений, — сказал он.
— Не хочешь пройти в дом? Я слышала, ты привел гостя. Служанкам следовало встретить тебя внимательнее.
— Но я сам захотел поговорить с тобой наедине… Здесь, в саду, пока ты занимаешься цветами.
Она испугалась. Она понимала, что он хочет сообщить ей что-то важное, а даже вышколенные слуги имели привычку слушать то, что вовсе не предназначено их ушам. Ледяной страх охватил ее: а вдруг он пришел сказать, что их связи настал конец. Она всегда точно помнила, что ей тридцать восемь лет. Она следила за собой, но в любом случае женщине в тридцать восемь бесполезно соперничать с молоденькой девочкой; и едва ли найдется девушка, способная устоять перед чарами кардинала.
— Мой господин, — едва проговорила она. — у тебя есть новости?
Кардинал поднял свое спокойное лицо к небу и улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой.
— Моя дорогая Ваноцца, — сказал он, — как ты знаешь, я отношусь к тебе с величайшим уважением. — Ваноцца от ужаса перестала дышать. Его слова прозвучали так, будто он собирался расстаться с ней. — Ты живешь в этом доме с тремя нашими детьми. Это маленький счастливый дом, но кое-чего здесь не хватает: у детей нет отца.
Ваноцце хотелось припасть к его ногам и молить Родриго не лишать их своего благотворного присутствия. Они просто не смогут жить без него. Это все равно что жить без солнца. Но она знала, как не любит он неприятные сцены, и поэтому спокойно сказала:
— У моих детей лучший в мире отец. Я бы предпочла, чтобы они не появились на свет, чем имели бы другого.
— Ты говоришь восхитительные вещи… восхитительно, — ответил Родриго. — Это мои дети, и я всей душой люблю их. Я никогда не забуду, какую великую услугу ты мне оказала, подарив мне их, любимая моя.
— Мой господин…
Глаза ее наполнились слезами, но Родриго смотрел в небо, явно решив не видеть их.
— Нехорошо, что ты живешь в этом доме — красивая и еще молодая женщина — со своими детьми, и только дядя этих детей навещает вас.
