Солдаты решили тем временем, что я должен стать их лучшим другом. Они потащили меня в свою компанию, приглашая принять участие в обильных возлияниях. Солдафоны отпускали грубоватые шуточки. Однако сложившаяся ситуация могла в любую минуту обратиться против меня. Я боялся, что меня спросят, чем я занимаюсь. Если бы я ответил, призвав хозяина в свидетели, что ожидаю кое-каких купцов из Набатии, меня легко можно было бы уличить в обмане, ведь я имел очень смутное представление о ходе торговли в этой местности. Но солдат мало интересовало все, относительно чего нельзя было бы отпустить грубую шутку. Теперь я разглядел, что среди них не было ни одного еврея. В основном это были сирийцы, кроме, пожалуй, капитана, который явно был эдомитом.
Плащ соскользнул с плеч, и один солдат заметил мой кинжал, вернее, его богато отделанную рукоять. Национальность этого парнишки я не смог определить — он одинаково плохо говорил как по-арамейски, так и по-гречески. Не спрашивая разрешения, он, скалясь, вытащил кинжал из ножен и, продолжая скалиться, сделал выпад, как будто хотел меня заколоть. Я отскочил назад, а вся компания так и покатилась со смеху. Потом он достал из ножен собственный кривой клинок, его рукоять была обшита выделанной кожей. Юнец явно намеревался произвести обмен. Я с тревогой прикинул, что, возможно, мне предлагают совершить какой-то принятый в их кругу ритуал и я могу оскорбить их отказом.
— Оружие моего отца, — сообщил я, что, в сущности, было правдой и, похоже, пришлось им по вкусу. Юнец вернул кинжал.
Время шло, я ощущал, что решимость относительно исполнения моего плана неуклонно тает. Низменная часть моего «я» ликовала, вынуждая отступить. Налицо было полное отсутствие мужества. Вернее, теперь перед глазами уже не стояла картина моей или Езекиевой позорной смерти, процесса превращения тела в никчемную груду костей.
Стараясь казаться как можно равнодушнее, я осведомился о состоянии пленника.
— Мы всегда имеем при себе еврея, чтобы было чем позабавить собак, — так капитан первый раз обратился ко мне.
Солдаты опять весело загоготали. Они не собирались сдерживаться — наплевать, что я мог отнести это и на свой счет. Мне стало противно, и претила мысль, что нужно сидеть здесь, в их компании. Я медленно поднялся, но один из парней враждебным толчком тяжелой ладони вернул меня на место. Я был готов пустить в ход кинжал прямо сейчас. Но в это время внимание капитана привлекло происходившее на площади. Я тоже посмотрел в ту сторону и заметил небольшую толпу, собравшуюся около Езекиаса. Похоже, оживление было связано с пустынником. Пока солдаты отвлеклись, общаясь со мной, он достал ковш воды из колодца и принес ее пленнику. Толпа сгрудилась, любопытствуя, к каким последствиям это приведет.
Капитан тотчас сделал знак одному из своих людей. Тот рывком схватил ковш и с силой выплеснул воду, при этом чуть не сбив с ног отшельника. Кто-то из толпы издевательски заулюлюкал, может, для того, чтобы поглумиться над пленником в его последние минуты, а может, чтобы подразнить отшельника. Но затем кто-то, неизвестно, кто именно, запустил в него камнем. Солдат не замедлил обнажить абордажную саблю. Назревала заваруха, что оказалось бы для меня очень кстати. Но капитан в мгновение ока поднял отряд и приказал солдатам живо идти на площадь. Толпа отпрянула от внезапно появившейся стены мощных рук с саблями наголо.
А я тем временем осторожно продвигался назад, на задворки рынка, по-прежнему готовясь не упустить момент, если таковой все же случится. Однако все шло к тому, что план не будет исполнен. Капитан, получив все, что ожидал от привала, явно не собирался больше задерживаться в Эн Мелахе. Он построил отряд, чтобы возобновить свой путь. Одного из молодчиков он отправил расплатиться с хозяином, дабы не вызвать нареканий по поводу обращения с местным населением, ведь иначе, в качестве стражи, подчиняющейся только Антипе, можно оказаться вытиснутым с дорог — за римлянами не задержится. Лошадь уже седлали. Осталось отвязать пленника, но когда к нему подошли, тот тяжело ополз на землю и застыл, не подавая признаков жизни.
Присев на корточки и протянув к несчастному руку, капитан старался определить, дышит ли он. Но уже через минуту, поднявшись, в сердцах пинал безжизненное тело. Затем, наверное для большей уверенности, вытащил саблю и полоснул ею бок Езекиаса. Из раны побежал ручеек крови.
— Оставим это, — сказал капитан и отошел прочь.
Времени на выступление не оставалось совсем, спешка была такая, что уже через секунду весь отряд оказался далеко за воротами. Я же стоял на площади, стараясь в конце концов поверить в такой счастливый исход, в такую милость Господню. А может быть — в гнев.
Вокруг Езекиаса опять образовалась толпа; никто не смел дотронуться до него: кто знает, возможно, это будет нечаянным осквернением. Люди озабоченно перешептывались, прежде чем задать вопрос, что делать с мертвым. Я тут же положил конец спорам, вызвавшись позаботиться о теле. Из всей толпы объявился лишь один добровольный помощник — пустынник.
— Я справлюсь, — сказал я, сочувствуя его состоянию. Однако он уже приблизился и взялся за ноги Езекиаса.
Мы вынесли беднягу за ворота. Мой помощник оказался на удивление проворным. Нам нужно было решить, как поступить с телом дальше. Подготовка могилы, выдалбливание окаменелой почвы должно было занять целый день. Но я не мог допустить, чтобы Езекиас был просто завален камнями, как обычный преступник.
— В горах есть пещеры, — сказал пустынник, — совсем недалеко.
Но пришлось преодолеть мили две мертвой пустыни, прежде чем началась гористая местность.
— С вами все хорошо? — забеспокоился я.
— Если что, то пещер хватит на всех, — последовал ответ.
Утро сменил полдень, когда мы добрались до гор. Солнце безжалостно палило; под его лучами, пейзаж, в сравнении с предыдущим днями, преобразовался в нечто крайне мертвенное, застывшее и даже нереальное. Тело источало невыносимую вонь, должно быть, загнивала рана в боку, а может, источником зловонья была грязь, прилипшая к телу.
Мы выбились бы из сил, если бы забирались по каменистому склону горы, но мой помощник знал обходной путь. Он направился к небольшому выступу, под которым находилось несколько потаенных пещер. Осторожно маневрируя, мы пробрались к одной из них и занесли туда тело. Пустынник вытащил из-за пазухи кожаную фляжку с водой, смочил рукав и вытер кровь и грязь с лица Езекиаса. И только теперь я смог как следует рассмотреть беднягу, открыто, ничего не опасаясь. Его лицо было сильно изуродовано, однако все еще сохраняло природную красоту. Челюсть, по-видимому, была сломана, нос тоже, волосы со стороны отрезанного уха спутаны и запачканы кровью. Но теперь, благодаря заботе пустынника, лицо его приняло вполне достойный вид.
— Вы знали его? — спросил он меня.
— Нет. — Мне было неловко врать, к тому же он явно не поверил этому.
Забравшись внутрь поглубже, мы осторожно положили тело и завернули его в мой плащ, а затем принялись заделывать вход. Нужные камни мы брали со склона над пещерой и подальше, у горы, не все подряд, а какие могли дотащить. Работа заняла час или, может быть, больше; мы трудились, а жара была плотной как стена. После мы присели на уступ, выходящий из пещеры, и допили остатки воды из фляжки. С того места, где мы сидели, открывался вид на долину Иордана: на севере можно было разглядеть пальмы Иерихона, а на юго-востоке — различить очертания Мертвого моря. Эн Мелах, лежащий почти у наших ног, напротив, почти не просматривался, слившись с породившей его каменистой равниной. Город, опровергающий всякую логику, беззащитный, с домами, вылепленными из необожженной грязи, — пара хороших дождей, и он будет смыт. Если бы вдруг по какой-то причине город покинули все жители, пустыня стерла бы его до основания за какой-нибудь год.
