— Привет, проф, — поздоровался я, с трудом вырываясь из объятий сна.
— Привет, Улисс, — мрачным тоном сказал профессор Кастильо. — Как там у тебя дела?
— Более-менее нормально. А вот ваш голос звучит как-то… необычно. Что-то случилось?
На другом конце линии воцарилось долгое молчание, и мне оставалось только догадываться, в чем заключалась его причина.
— Ты можешь приехать ко мне домой? — наконец спросил профессор усталым голосом.
— Конечно, проф. Когда?
В ответ опять последовало молчание.
— Ты можешь приехать ко мне поужинать часов в девять?
Хотя в свои пятьдесят с лишним лет профессор обладал завидным здоровьем, его странная манера разговаривать вызвала у меня на секунду-другую опасение, что у него появились какие-то серьезные проблемы со здоровьем.
— Надеюсь, вы себя хорошо чувствуете?
— Все в порядке. Не переживай. Так ты можешь ко мне приехать?
— Разумеется. Я приеду к вам поужинать.
— Спасибо, — сказал профессор и отключился.
В течение нескольких секунд я удивленно смотрел на дисплей телефона. Я мог лишь только предположить, что же все-таки произошло: профессор еще никогда не разговаривал со мной в такой манере.
Поскольку мой желудок требовал пищи, а заниматься стряпней мне не хотелось, я спустился в находившийся рядом с моим домом китайский ресторан в надежде, что и в такой поздний час мне смогут приготовить какую-нибудь еду. К счастью, ко мне отнеслись с пониманием, и двадцать минут спустя я уже уплетал за обе щеки большую порцию вкуснейшей лапши. Ловко орудуя в тарелке вилкой, я думал о том, что если в своей жизни еще не достиг дна, то, во всяком случае, уже довольно быстро к нему приближался — так, как будто к моим ногам был привязан увесистый свинцовый груз.
Так я сидел, погрузившись в свои мрачные мысли, пока вдруг не заметил, что я — последний клиент ресторана и что пять официантов-китайцев, скрестив руки на груди, смотрят на меня с нетерпеливым видом. Поэтому, чтобы не вызывать у них неприязни и желания наплевать мне в следующий раз в тарелку, я уплатил по счету и направился в бар «Кораблекрушение» — укромное заведеньице с очень подходящим для меня названием в самом центре Готического квартала. Я рассчитывал посидеть там за бокалом не очень крепкой текилы (к чему меня в свое время приучила моя бывшая подружка Кассандра), прежде чем отправиться на ужин к профессору Кастильо.
Этот маленький барселонский бар, разместившийся в корпусе старого судна (в нем стояло несколько старых деревянных столиков, на стенах висели выцветшие фотографии послевоенного времени, на столах лежали смятые бумажные салфетки, а по углам валялись кучки опилок), все еще являлся собственностью бывшего контрабандиста Антонио Романа, которому уже перевалило за девяносто и который передал все свои дела в руки внуков.
Диего — единственный из внуков, согласившийся заведовать этим баром, причем наверняка потому, что никаких других занятий у него не было, — нехотя вытирал пустую стойку бара. Увидев меня на пороге своего заведения, он — в белой рубашке, с волосами, заплетенными в косичку, и с бородкой — лишь слегка приподнял бровь, что было своего рода лаконичным приветствием, используемым при встрече двух хорошо знакомых друг с другом людей.
— Как дела, коллега? — спросил он, как только я уселся перед стойкой бара.
Не дожидаясь моего ответа, он повернулся и взял стоявшую на полке у него за спиной бутылку текилы «Хосе Куэрво».
— Могли бы быть получше…
Наливая мне в бокал текилу, он, не поднимая глаз, сказал:
— Ты не прислушался к моему совету… Разве не так?
— Какому совету?
— А какой я мог дать тебе совет?.. Чтобы ты ей позвонил.
— Я не могу.
— Ты не хочешь, — возразил Диего, вытягивая руки и упираясь ладонями в стойку бара, но тут же на время забывая про меня, потому что другой клиент поднял руку, прося бокал пива.
Он, конечно же, был прав.
Сам того не желая — но и не очень-то пытаясь этому воспрепятствовать, — я стал вспоминать о том, как Кассандра Брукс сидела напротив меня за одним из находящихся в этом зале столов. Она разговаривала со мной со своим восхитительным мексиканским акцентом и улыбалась мне своими изумрудно-зелеными глазами, которыми я зачарованно любовался с того момента, когда я с ней познакомился, и до того момента, когда она навсегда от меня уехала, сказав мне на прощание: «Увидимся» — и затем зашагав со своим маленьким красным чемоданчиком по коридору моего дома прочь. С тех самых пор я пребывал в состоянии, которое иначе как параличом и не назовешь: на душе у меня было скверно, сила воли ослабла, сердце очерствело, а жизненный энтузиазм иссякал сразу же после того, как я открывал утром глаза. Вдобавок ко всему меня мучило осознание, что виновником этого расставания был я сам.
После многих лет скитаний по свету без постоянной спутницы жизни, или хотя бы ее подобия, я так привык к такой полной независимости, дающей возможность ни с кем не согласовывать свои решения и не давать никому никаких объяснений, что несколько месяцев спустя после того, как мы с Кассандрой стали жить вместе, непреодолимая потребность быть свободным вынудила меня уехать на некоторое время за тридевять земель. Я оказался в тихом местечке, где я мог хотя бы на время изменить русло, по которому стала течь моя жизнь, и не видеть Кассандру каждый раз, когда сажусь завтракать.
Когда недели через три я вернулся из этого местечка — а точнее, из Вьетнама, — Кассандра все еще находилась в Барселоне, однако наши отношения уже не могли снова стать такими, какими они были раньше. Я по-прежнему терзался своими непонятными — непонятными даже для самого меня — сомнениями, и через какой-то промежуток времени мы пришли к неизбежному выводу о том, что нам нужно расстаться, пусть даже это расставание и было мучительным.
А оно было мучительным.
Наихудшее последствие всего этого заключалось в том, что Кассандру охватило огромное разочарование от непонятного ей краха наших отношений, хотя она всячески пыталась сделать их крепкими, — а потому она решила принять радикальные меры и уже больше никогда со мной не встречаться. Спустя несколько недель я узнал от общих друзей, что ей удалось вернуться к своему прежнему образу жизни, — по крайней мере применительно к работе, потому что она снова стала заниматься подводной археологией и получила какую-то ответственную должность на раскопках на юге Испании.
Я же оказался в роли старого моряка, который, увидев, как от пристани отплыл самый последний корабль, с прискорбием задается вопросом, чем же он, черт побери, будет теперь заниматься. Как я ни вглядывался в свое будущее, все, что я видел в нем, напоминало мне этот непогожий день в Барселоне: оно было серым и безрадостным.
Поскольку в течение многих лет я то и дело переезжал с места на место, у меня в Барселоне уже почти не осталось друзей, а те немногие из моих прежних приятелей, номер телефона которых я знал, так сильно увязли в рутине своей семейной жизни и прочих дел, что у них не находилось времени для встреч со мной, и поэтому общаться мне, честно говоря, было не с кем. Хуже того, меня уже не очень-то прельщала возможность вернуться к своей предыдущей жизни и разъезжать по тропикам, работая инструктором по подводному плаванию там, где есть хорошие пляжи, красивые женщины и недорогое пиво.
