– Слыхали мы, нездешний ты, – заметил орлиноносый.
И влюбленным взором, наигранно влюбленным взором уставился на пивную кружку.
– Хорошие же у вас тут уши, – хмыкнул Фаддей. И тоже уставился на пивную кружку. – Невероятно хорошие уши!
– Путешествуешь?
Никаких сомнений! Этот тип собирается допросить его! Из чистого любопытства? Уж вряд ли. Только не орлиноносый.
– Да. А вы? Местные?
Орлиноносый поджал губы и покачал головой.
– Нет, живем по соседству. Знаешь, что удивляет? Большинство чужаков, оказывающихся в здешнем трактире, очень долго путешествуют. Слишком долго, – и оскалился, словно пошутил удачно.
А потом многозначительно глянул на подагрического гнома, и тот с готовностью принялся ухмыляться. Затем перевел взгляд на злополучную пивную кружку, с видимым безразличием опустил в пивную пену указательный палец и провел им по краю кружки. Стекло омерзительно заныло.
Все-таки они взяли его! Внутренности Фаддея сжались, попробуй тут сохранять безразличие на физиогномии, когда… Господи! Точно жандармские доглядчики, и они взяли его! Уж точнехонько в ловушку попал. В десяти минутах ходу от границы! В десяти смехотворных минутах!
Прочь отсюда! Только как? Эти две морды и шевельнуться ему не дадут. Тут уж сомневаться никак не приходится. Натасканы у хозяина. Верно он не первый, кого они вот так вот вылавливают. Ничего, он, Фаддей, первым будет, кто от них улизнет! Это уж точно. Как вот только улизнуть-то? Как? Да встать и бежать! Бежать, покуда сил хватит, к границе-то!
Нет, они только того и ждут, что он побежит. Наверняка на улице кто-нибудь поджидает. Ладненько, доиграет он эту комедь до конца. Может, и вырвется дичь из силков. Убежать всегда можно.
Внезапно тип с орлиным носом вскинул голову. Маленькие глазки-щелочки кольнули взглядом лицо Фаддея.
Орел выследил свою добычу. Интересно, прямо сейчас набросится? Или еще парочку кругов в поднебесье нарежет? Пусть будет осторожен, не то мышь первой ему в горло вцепится…
– Весьма опасно путешествовать вблизи границы. Особливо в твоем юном возрасте…
– Ну, покамест я никакой опасности не почувствовал, – с улыбкой отмахнулся Фаддей. – Кроме того, никогда не знаешь, где опаснее, дома на печке или в дороге… – ох, уж он-то точно знал, где опасней!
Щеки у него уж горели от косых взглядов «сторожевых псов», сидевших наизготовку. Ясно и понятно. «Орел» был охотником, а они дичь для него вынюхивали.
Орлиноносый задумчиво держал кружку с пивом в руках. В совершеннейшей, так сказать, безмятежности.
– Где опаснее? – вновь потянул он за ниточку расставленных силков. – Ну, граница вовсе даже не опасна, если ее пересечь беззаконно не собираешься. Особливо в твои юные годы.
И глазки-щелочки прилепились взглядом к лицу Фаддея.
– Правда? Чего-то я не понимаю, что тебе надобно! – Фаддей уже и не пытался сдерживать душившую его ярость. – Хорош, прекрати фиглярствовать! Почему бы вам всем не отправиться по домам и не оставить меня в покое дожидаться великолепной картофельной похлебки?
Мерзкий карлик заливисто захихикал. А потом обернулся к Фаддею.
– Мог бы и поласковее с нами обращаться! – произнес он до того писклявым голоском, что Фаддей на мгновение даже подумал, что рядом с ним сидит ребятенок.
– Заткнись, Якоб! – рявкнул орлиноносый. – Тебя никто не спрашивал!
В мгновенье ока подагрический гном вновь затих, вот только ухмыляться издевательски так и не перестал. Господи, до чего же уродливая ухмылка! Парень ростом с козу, а думает, что сумеет свалить с ног здоровенного студиозуса. Да Фаддей ему одним ударом все зубы пересчитает! Хотя… Эвон какой великан гнома того охраняет. Хотя на вид больно глуповат. Да и ухмыляется лишь тогда, когда гном хихикать начинает. Как будто этот карла и есть «голова» великана…
А орлиноносый с самым невозмутимым видом вновь повернулся к Булгарину:
– Уйти-то мы уйдем. Но лишь тогда, когда я сочту нужным, юный друг мой! Кстати, сколько ж тебе лет-то, а?
Фаддей почувствовал, как неприятный холодок побежал по спине. Эвон, вопрос какой. Не вопрос, а стрела ядовитая. И впрямь в солдаты забреют… Бежать? Смешно и думать. По бокам «псы сторожевые» бдят. Сохраняй спокойствие! Еще ничего не потеряно…
Он молча поднес к губам пивную кружку.
– Я спросил тебя, сколько тебе лет! – рявкнул орлиноносый, изо всех сил стукнув кулаком по столу. А потом кивнул своему Голиафу.
Фаддей дернулся всем телом, когда железная длань великана сдавила его колено.
– Эй, убери свои колбасячьи лапы…
И больше уже дернуться не смог, великан продолжал невозмутимо сжимать свои клешни, по-прежнему тупо глядя в одну точку.
Господи! У него лапищи что, из железа? Ну и хватка.
Фаддей заскрежетал зубами от боли. А тут вторая лапища великана вцепилась ему в волосы. И в тот же миг Булгарин впечатался лицом в столешницу. Попробуй тут вывернись! Где ему, Давиду, супротив такого Голиафа? Это тебе не из пращи камешками постреливать!
И все же Фаддей попытался вывернуться. Кружки с пивом покатились на пол. А великан вжал его в столешницу с такой яростью, что Булгарин и тому рад был, что дышать еще может. Десять минут пешим ходом! Десять минут!
С нескрываемым наслаждением орлиноносый наклонился к нему и издевательски улыбнулся.
– Ась? И сколько ж лет-то тебе?
– Не знаю, что тебе вздумалось, старик… – закашлялся Фаддей.
– Не хочешь со мной разговаривать? – «огорчился» клювастый тип. – Ничего, заговоришь как миленький. Все говорили, и ты заговоришь.
И молниеносным движением поднес к лицу Фаддея горящую свечу.
До чего ж обжигает-то! Фаддей вновь попытался вырваться. Куда там! Никаких силенок не хватит! Нет, ничего он им о себе не расскажет, даже если пытать удумают! Тут его будущность разыгрывается! О ней забывать не след! Подумаешь, боль какая-то, кою огонек свечной причинить может, супротив возвращения на родину! Все тело Фаддея пульсировало уже от ненависти и боли. Булгарин презрительно сплюнул на стол.
– Хо-хо, свечечку затушить удумал! – засмеялся орлиноносый. – Погодь, погодь, помогу тебе немножко.
И с дьявольским просто восторгом в глазах поднес свечу к губам Фаддея.
А-а-ах! Жуткая боль выплеснулась слезами из глаз Булгарина. Да уберите же сию чертову свечу! Это дьявольское пламя! Губы, губы, господи, до чего же больно. Нет, боли уж он стерпеть не сможет. Пусть делают с ним, что хотят.
– Так сколько годков? – вновь спросил орлиноносый.
– Двадцать… один! – прохрипел он.
– Можа, и имечко свое драгоценное скажешь?
– Булгарин! Фаддей!
