— Когда умерла тетя Констанца?
— Около сорока лет тому назад.
— Кто теперь губернатор?
— Твой дядя Ферранте, но он живет в Милане. Пойдем, Беатриче, здесь становится слишком холодно. Давай спустимся вниз и поспим, чтобы быть отдохнувшими и бодрыми, когда подойдем к Искье. Замок чудесно выглядит с моря, как на картине, и тебе нужно на него посмотреть.
Барк скользил по Тирренскому морю к двум островам, расположенным у входа в Неаполитанский залив: с одной стороны — Искья, более крупный остров, но с опасным вулканом, с другой — Капри, на котором римский император Тиберий устроил себе место для отдыха.
Солнце уже опускалось к горизонту, когда они добрались до Искьи. Направляясь к восточной стрелке острова, они огибали береговую линию, проходя мимо скал и широких песчаных пляжей. Мраморные римские руины отмечали те места, где среди лесов били теплые источники. Мария поискала взглядом купальни, которые лучше всех сохранились. На память пришел тот день, когда Федериго Карафа со смехом освободил ее от громоздких одеяний, и они рука об руку погрузились в серный источник и блаженно нежились в его усыпляющих парах. Ей было тогда пятнадцать. Марии с такой четкостью припомнились детали того дня, что трудно было поверить в то, что с тех пор прошло десять лет.
Перед ними предстал массивный Арагонский замок. Он возвышался на огромной скале, крутые очертания которой вырисовывались на фоне серого неба. Каждый раз, когда Мария видела это распластавшееся сооружение, словно вырастающее из неровной скалы, она представляла картины прошлого: древний греческий форт на западной стороне; застывшие и настороженные средневековые укрепленные стены с узкими бойницами; сводчатые колоннады и собор с куполом, построенные анжуйскими французами. Она с улыбкой повернулась к дочери и увидела нахмуренное личико. Беатриче не нравился замок. Его темная громада, нависшая над ними, казалась девочке зловещей. Мария указала на высокий греческий форт.
— Вот где стояла тетя Констанца, посылая вниз град стрел и направляя огонь пушек, — сказала она, надеясь увлечь дочь романтикой этого места.
Но Беатриче осталась равнодушной и продолжала хмуриться. Мария передала девочку служанке Сильвии, как всегда поступала в таких случаях.
Когда они шли к Арагонскому замку по мощеной дорожке, Сильвия подозвала одного из стражников.
— Ступай поскорей вперед и удостоверься, что комнаты готовы, огонь разожжен и еда приготовлена.
Мулы повезли их по узким тропинкам, закручивавшимся спиралью, к апартаментам д’Авалос, находившимся у самой вершины замка. По дороге им встречались лавки и множество маленьких домиков. Бедно одетые жители острова стояли в дверях своих домов, скрестив руки на груди и с любопытством рассматривая процессию. В последние годы их правители д’Авалос редко сюда заглядывали. Тем не менее жители были к ним расположены. Они чувствовали себя в безопасности за стенами замка, защищавшими их от атак варваров-пиратов, которые веками не давали им покоя. Некоторые из них махали в знак приветствия. Мария откинула вуаль, кивала головой и улыбалась. Когда они увидели, что это донна Мария Дольче — прелестная госпожа Мария, — то искренне выражали свою радость громкими криками. Они помнили ее — помнили ее последний визит на остров с молодым герцогом Карафа — как Мария с мужем смеялись, бегали и резвились. Это было таким развлечением для островитян, какого они не видели со времен принцессы Констанцы.
На полпути процессии встретился монастырь, основанный теткой Марии, Беатриче. Ее маленькая тезка, ехавшая на муле, прижавшись к пышному телу Сильвии, воскликнула с отвращением:
— Мама, что это за ужасный запах?
— Не знаю, дорогая, но морской воздух скоро прогонит его, — ответила Мария, не решаясь сказать дочери правду и моля Бога, чтобы она никогда не узнала ответа на свой вопрос.
Однако любопытство Беатриче и ее привычка исследовать всё самостоятельно делали эту задачу трудновыполнимой. Нужно предостеречь девочку, чтобы она не приближалась к источнику запаха. Только сейчас Мария осознала, что именно это вызывало у нее страх перед приездом на Искью. Казалось, запах усилился с тех пор, когда она последний раз была здесь, и по вполне понятным причинам. Тогда она к нему привыкла и почти забывала о нем. Теперь же Мария ощущала устойчивое зловоние, которое стало слабее, только когда они забрались повыше.
Сильвия напрасно беспокоилась, посылая вперед человека. Монахини Клариссе, которых известили о приезде Марии, были преданы женщинам семейства д’Авалос и тщательно приготовились к встрече. Свечи зажжены, в огромных очагах пылал огонь. В нескольких комнатах на столах были разложены хлеб, мясо и фрукты и расставлены вина. Прибывших ждали чистые постели. При виде всего этого настроение Беатриче улучшилось, хотя у нее и слипались глаза. Съев апельсин и несколько ломтиков хлеба, она отправилась в спальню в сопровождении Сильвии.
Мария была довольна, что ей отвели просторную комнату Констанцы с богатыми портьерами и коврами. Она никогда не спала здесь прежде. В предыдущие визиты на остров здесь ночевали родители Марии или одна из ее тетушек.
Мария тоже немного поела и, после того как Лаура помогла ей раздеться, улеглась в огромную испанскую кровать, украшенную гербом д’Авалос. Шесть дней она вместе со своей челядью путешествовала по южному побережью, где возвышались скалы и промышляли бандиты. Они ночевали в сельских домах у друзей и родственников, а однажды даже остановились на ночлег в гостинице. Мария была измучена. Ожидая прихода сна, она тихо лежала, глядя на пламя в очаге, — полог в ногах кровати был поднят.
Неужели не прошло и месяца с тех пор, как рядом с ней лежал Альфонсо? Она еще не совсем осознала, что его нет в живых, но его смерть уже казалась чем-то далеким. Мария передвинулась на середину кровати и с удовольствием раскинулась на ней. Давно забытое чувство покоя охватило ее. В конце концов, не так уж плохо, что она поживет здесь в уединении несколько недель или месяцев. Это позволит ей отдохнуть и оправиться от потери, а быть может, даже в какой-то мере вернет былой интерес к жизни.
После шести лет затворнического брака она впервые могла позволить себе размышлять о чем угодно. «О чем ты думаешь?» — осведомлялся Альфонсо по многу раз в день. Он спрашивал об этом, даже лежа рядом с Марией в темноте, когда ей казалось, что он уснул. «О саде», — отвечала она, или: «О солнце над морем», или: «О вкусе устриц», — умалчивая о том, что вспоминала не об их саде и не о море Мессины. Вкус устриц у нее всегда ассоциировался с тем, кто занимал ее тайные мысли, — с Федериго, который иногда игриво и чувственно перекладывал устрицы из своего рта в ее рот в долгом поцелуе. Это Федериго был солнцем над морем. Во всяком случае, так ей нравилось его представлять: как будто после смерти он растворился в эфире и находится где-то — повсюду. Она знала, что это ребячество, всего лишь грезы. Воспоминания о трех годах жизни с Федериго были единственным, что осталось у нее от подлинного счастья после его смерти восемь лет назад, — а благодаря грезам эти воспоминания становились ярче.
