И вот на пороге вырос закутанный в черный плащ, ухмыляющийся свирепой ухмылкой чернокнижник. Задрожал портняжка, взмахнул осколком, а сам так и ждет, что противник оборонится от него колдовством или заледенит ему руку. Но тот лишь шагнул вперед и потянулся к девушке. И тут наш герой со всей силы всадил ему в сердце стеклянный осколок. Колдун рухнул наземь и прямо у них на глазах иссох, сморщился и обратился в горстку серой пыли да толченого стекла.
Девушка всплакнула и молвила, что это уж второй раз, как портняжка ее спасает: все говорит за то, что он достоин ее руки. А потом она хлопнула в ладоши, и в тот же миг и она, и портняжка, и все, что их окружало, – замок, груда склянок, горсть пыли – поднялось в воздух и перенеслось на холодный склон какого-то холма, где их ожидал тот самый седой старичок со своей борзой Отто.
И как вы, догадливые мои читатели, должно быть, поняли, Отто и был той борзой, в которую превратился брат заточенной в гробу красавицы. Девушка припала к серой шерстистой шее и залилась ясными слезами. И когда они смешались с горючими слезами, брызнувшими из глаз пса, чары спали, и перед девушкой стоял златокудрый юноша в охотничьем платье. Обнялись они от полноты сердца и долго-долго друг друга не отпускали.
А меж тем портняжка с помощью седого старичка провел по стеклянному футляру, заключающему в себе замок, петушьим и куриным перышками, что-то загудело, загрохотало, и замок сделался таким же огромным, как и прежде: величавые лестницы, несчетные двери – все на месте. Вслед за тем портняжка с седым старичком принялись откупоривать пузырьки и склянки, дым и влага исходили из них легким вздохом и принимали человеческий облик: лесник и дворецкий, кухарка и горничная; велико было их изумление, когда они обнаруживали, где очутились.
Девушка рассказала брату, что портняжка пробудил ее от сна, сразил чернокнижника и добился ее руки. Юноша же поведал про портняжкино ласковое с ним обращение и предложил, чтобы он поселился в замке и жил вместе с ними, не зная забот. И портняжка зажил с ними в замке, не зная забот. Юноша с сестрой ездили в дремучий лес на охоту, а портняжка, у которого душа не лежала к таким забавам, оставался дома у камина, вечера же они славно проводили вместе.
Одного лишь портняжке недоставало. Без работы мастер не мастер. И он велел принести тончайшие шелковые ткани и яркие нитки и для души занялся делом, которым прежде занимался из нужды.
История Годэ
Жил-был в приморской деревне молодой матрос, и ничего-то у него не было, кроме отваги да ярких глаз – но уж яркие они были, ничего не скажешь, – и силой его боги тоже не обидели.
Ни одной девушке в деревне он был не ровня, потому что слыл он не только за бедняка, но и вообще за человека непутного, но, однако ж, нравилось девушкам смотреть, как он по улице похаживает, таким вот манером, и пуще всего, как он пляшет, выделывает своими длинными ногами ловкие, хитрые коленца, и всё, значит, с такой вот ухмылкой на губах.
И больше всех на него заглядывалась одна из девиц, мельникова дочка, пригожая, статная и пребольшая гордячка – юбка у ней с тремя прошвами глубокого бархата, – но никак, стало быть, она не желает выдать, что он ей по нраву: знай стреляет на него глазами искоса, когда он того не видит. Ну и многие другие девушки на него засматривались. Так уж оно в жизни устроено, по справедливости или не по справедливости, на иного только и любуются, а другой хоть посвистом зови, ни одна на него не глянет, покуда сам дьявол какую не подтолкнет, но это уж как Святому Духу заблагорассудится…
Он надолго, бывало, в море уходил, матрос-то, он все в дальние плаванья подряжался, и на верхний край света плавал за китами, и на южную морей околицу, там – если правду старики толкуют! – воды бурлят-кипят, там огромные рыбины, будто острова затонувшие, плавают, там, слышь, русалки поют зеленокожие, змееволосые, поют да смотрятся в зеркальце. И был этот матрос как паруса ставить, так на мачте проворней всех, как гарпун метать, так метче всех, но деньжат сколотить не удавалось ему, хозяин доход, слышь, прибирал-то, так и плавал он за малые гроши.
Зато как приплывет, сядет на площади деревенской и рассказывает, что́ в дальних краях повидал, и все жители слушают. И вот однажды рассказывал он и заметил, что пришла мельникова дочка, белая, гордая и чинная, и пристроилась с краешку, тоже, значит, ушки на макушке, тогда он ей и говорит, что могу, мол, привезти тебе с Востока шелковую ленту, коль пожелаешь. А она не говорит, желает или нет, только по лицу ее он смекает, что ленту заиметь она не прочь.
И ушел он в море, в дальние страны, и добыл ту ленту у дочки торговца шелками; было это в той стране, где у женщин кожа словно золото, а волосы словно черный шелк, но и им любо посмотреть, как пляшет мужчина-матрос, длинными ногами хитрые, ловкие коленца выделывает, и всё со смелой ухмылкой на губах. И вот обещал он дочке торговца шелками, что вернется вновь, и приплыл домой с лентою, лента в надушенную бумагу уложена, и на танцах у себя в деревне подходит к мельниковой дочери: вот, мол, тебе подарок.
У ней сердце в груди так и скакнуло, так и вздрогнуло, но она, гордячка, с собой справилась и спрашивает этак с прохладцею: ну и какова, мол, цена за эту ленту? А лента роскошная, радужного шелка, какого в наших краях и не видывали.
Очень ему обидно стало за подарок свой, он и говорит: цена с тебя такая ж, как и с той, что мне ленту дала. Дочка мельникова спрашивает:
– И что ж за цена?
– Ночей не спать, покуда я не вернусь, – отвечает матрос.
– О, это будет слишком дорого, – говорит дочь мельника.
А он ей:
– Ничего не знаю, плати, коль назначено!
Ну и заплатила она, как водится; он на слове заносчивом ее поймал; она его гордость задела, а мужчина по злой гордости всегда свое возьмет, он и взял сполна, ведь он уж давно ей сердце перевернул своей пляской, и была она сама не своя от его обиды и от его речей.
И стал он ее спрашивать: а что, если он снова уйдет в море, чтоб долю себе искать, станет ли она дожидаться, покуда он придет и посватается?
Отвечала она:
– Долго пришлось бы мне ждать-пождать, ведь тебя в каждом порту женщина ждет и на каждом причале и на каждом ветерке лента шелковая развевается.
Он говорит:
– Наверное, все же будешь ждать?
А она опять не сказала ему ни да ни нет, будет ждать иль не будет.
Он тогда ей сказал:
– Да, ты женщина со злым норовом, но знай, я вернусь…
И вот спустя время люди начали примечать: попритухла ее красота, и походка ее сделалась этакая увалистая, и глаза всё уставлены в пол, и такая она вся стала тяжелая. И повадилась она ходить в гавань, и сидит там подолгу, и смотрит, как причаливают корабли, и хотя никогда ничего не спросит, всем ведомо, отчего она здесь и кого она дожидает. Но словечка, между прочим, никому не скажет, как воды в рот набрала. А еще видели ее на горке, где стоит часовня Божьей Матери, надо думать, она там молилась, но молитв ее никому не доводилось слышать-то.
