– То есть хотите сказать, что все ваши сокровища следует как можно быстрее переправить в Германию?
– Иначе не затевал бы с вами этого разговора.
Шмидт рассеянно как-то кивал головой, понимая, что «пиратский абордаж» его в самом деле не удался. С этой минуты он остается наедине с «сокровищами фельдмаршала», не имея в союзниках их реального обладателя.
– Дату мы определим. Пока же следует сохранить и приумножить все то, что имеем. Приумножить, барон, приумножить.
– Ваша команда, – не отреагировал на его замечание Роммель, – будет состоять из тридцати человек. В основном там будут собраны люди, знающие толк в живописи и драгоценностях и, как минимум, умеющие отличить золото от надраенной медяшки.
– Что весьма существенно, – изобразил некое подобие улыбки фон Шмидт, – поскольку сам я различаю их с огромным трудом. С огромнейшим трудом, господин фельдмаршал!..
– Сначала, – проигнорировал его стенания Роммель, – будем переправлять отдельными партиями, «с корабельной оказией», старинные картины, статуэтки и прочие безделушки…
4
Октябрь 1943 года. Средиземное море.
Африканский конвой Роммеля.
Борт линкора «Барбаросса»
…Когда радист вновь сообщил командору, что конвой вот-вот может оказаться в эпицентре урагана, тот, как всегда, внимательно осмотрел горизонт и самонадеянно проворчал: «Опять эти гадалки из метеостанции лгут!»
– А если не лгут?.. – встревожено усомнился фон Шмидт, успев подняться на ходовой мостик.
– Да что они смыслят в морском климате, эти береговые лабораторные крысы?! Для того чтобы понимать море, нужно «слушать» его сердцем, как это делают по-настоящему опытные моряки. Точно так же, как опытные летчики «слушают» и понимают небо.
– И все же я поостерегся бы вон тех багрово-черных тучек, которые сгущаются где-то в районе тунисских берегов.
В бинокль командор внимательно осмотрел горизонт, открывавшийся им на северо-западе, по левому борту корабля, пожал плечами, перевел взгляд прямо по курсу, а затем снова навел бинокль в сторону Туниса.
– Похоже, что это в районе мыса Эт-Тиб, – вынужден был он наконец признать правоту фон Шмидта. – Большинство штормов, терзающих в эту пору года Сицилийский пролив, зарождаются именно там, над мысом Эт-Тиб и Тунисским заливом. Не зря же местные рыбаки называют эти шторма «Карфагенским проклятием» – вроде бы и не очень свирепые, но бесконечно долгие, а потому изматывающие.
– Вам виднее, командор: «карфагенским» – так «карфагенским». Признаюсь, что моя сугубо сухопутная душа привыкла прислушиваться не столько к морю, сколько к приказам командования; не имеет значения – морского или сухопутного. Кстати, не меньший грозовой фронт формируется и вон там, у северного прибрежья Сицилии.
– Точнее, в районе Эгадских островов, – и на сей раз вынужден был признать его правоту командор, и лишь после этого, немного поразмыслив, приказал рулевому изменить курс и держаться поближе к берегам Сицилии.
Шмидт, основательно изучивший перед выходом конвоя в море всю карту маршрута и его возможные угрозы, прекрасно понимал: приближение ко всемирному гнездовью мафиози тоже небезопасно. И не потому, что здесь по-прежнему промышляли местные пираты; куда опаснее было то, что в любое время в проливе можно было напороться на рейдирующие между Мальтой и Сицилией английские субмарины. Однако и эту опасность Аугштайн счел слишком нереальной, чтобы тревожиться за судьбу конвоя.
И вообще, чем больше оберштурмбаннфюрер фон Шмидт узнавал этого «моремана», тем больше утверждался в мысли, что линкор «Барбаросса», умудрившийся за всю войну не получить в борт ни одного осколка, выживает не благодаря мудрости и опыту своего командира, а вопреки его безалаберности; по воле некоего небесного заступника.
То же самое происходило и сегодня. Приняв чуть южнее от курса, конвой умудрился проскочить штормовой фронт между двумя его мощными порывами и таким образом оказался лишь под слабым восточным крылом.
– А вот теперь мы двинемся строго на север, – азартно молвил командор, осмотрев в бинокль мощный, от моря до небес, вал из туч и волн, отходящий все дальше и дальше, к берегам Туниса. – По лезвию стихии, как по лезвию судьбы…
– Вы правы, отныне все мы, кто причастен к этой операции, будем ходить по лезвию собственной судьбы.
– Как всегда, преувеличиваете и обостряете, оберштурмбаннфюрер, – привычно прохрипел Аугштайн, однако тут же оторвался от бинокля и с удивлением взглянул на эсэсовца.
– Понимаю, самое время спуститься к себе, освежить продрогшие кости, – не стал вдаваться в подробности фон Шмидт.
Тем не менее, забросив на голову капюшон прорезиненного плаща, он еще какое-то время стоял на корме корабля под защитой орудийной рубки и всматривался в черноту горизонта. То, что происходило сейчас между морем и небесами, напоминало бурлящий вулканический кратер, извергающий клубы дыма и пепла. И редкие молнии, прорезающие горизонт где-то у восточной оконечности Сицилии, лишь дополняли эту картину.
От качки фон Шмидта основательно замутило, и самое время было прислушаться к словам пробиравшегося мимо него флотского унтер-офицера, посоветовавшего уйти в каюту и принять горизонтальное положение.
– Или же остаться в вертикальном, – огрызнулся фон Шмидт, – но только вниз головой.
– Такое тоже случалось, господин оберштурмбаннфюрер, – невозмутимо заверил его унтер-офицер. – Уж поверьте старому моряку.
Барон и сам понимал, что надо бы укрыться в каюте, поскольку пребывание на палубе все равно не имеет смысла. И все же продолжал оставаться там, твердо решив, что, коль уж этот, как его называли моряки, «сухопутный позор» должен случиться, пусть случается здесь, а не в каюте, где к тому же обитал подполковник Крон. Линкор явно не был рассчитан на такое количество «пассажиров», а потому с мечтой об отдельной каюте фон Шмидту сразу же пришлось распрощаться.
С того времени, когда Шмидт получил повышение в чине и был назначен командиром охранного отряда, мысли его все чаще начинались с той точки отсчета, которой он раньше попросту опасался, дабы не дразнить рок: «Вот закончится война…» Но теперь, когда он оказался причастным к появлению сокровищ Роммеля, это загадывание на будущее становилось все более тревожным.
Шмидт действительно не мог понять, как произошло, что командиром отряда «африканских конквистадоров» Роммель назначил именно его. Кажется, это случилось на следующий же день после того, как Лису Пустыни был присвоен чин фельдмаршала. Во всяком случае, сразу же после отлета из Тобрука фельдмаршала Кессельринга, «короновавшего» Роммеля фельдмаршальским жезлом.
– Послушай, Шмидт, – на «ты» Роммель обращался к нему еще с тех пор, когда барон служил в его бронетанковой дивизии-«призраке» и прославился во время прорыва французских укреплений в районе Камбре, у северо-западных отрогов Арденн. Они рвались тогда к Английскому каналу, и генерал Роммель старался замечать и награждать каждого офицера, который проявлял хоть какую-то долю храбрости и находчивости, постепенно превращая свои части, а вскоре и всю дивизию в «легион храбрецов». – Как оказалось, мы с нашими победами, никому в этих песках не нужны.
