Напрасная трата нервов, согласен. Суть, полагаю, кроется в том, что пока я бегал по всему Дикому Западу, стуча зубами и мечтая только унести живым ноги, у меня тем не менее выработалась странная привязанность к этому месту, сохранившаяся и до сей поры. Это, наверное, удивляет вас, знакомых с историей старины Флэши: увенчанного лаврами героя и трусливого подонка, за всю свою скандальную и распутную жизнь не питавшего ни к чему привязанности. Все так, но у меня, как увидите, имеется своя причина.
К тому же, если бы вы видели Запад почти у самых его истоков, как видел я, в бытность свою торговцем, возницей фургона, охотником, солдатом иррегулярных частей, сутенером, шулером, скаутом, бойцом с индейцами (ну, облачаясь доспехами перед лицом противника, вы приобретаете право так называться, пусть это и продлилось недолго) и невольным заместителем маршала у Дж. Б. Хикока, эсквайра – да-да, ни больше ни меньше, – то не скоро позабыли бы про те края, даже в восемьдесят девять.[10] И достаточно сущей мелочи: дыма костерка, красивого заката, вкуса кленового сиропа в пироге или нескольких слов, неожиданно произнесенных по-апачски и… снова поскрипывают фургоны у переправы через Арканзас; бренчит пианино, полуувязшее в береговом иле; все смеются, а Сьюзи играет «Банджо на колене»; «Олд Глори»[11] вьется над воротами форта Бент; слышится зловещий шорох стрел навахо, пронзающих парусиновый тент; огромные стада бизонов растекаются по желтой прерии, словно гигантское масляное пятно; звонко стучат по полу каблучки побланас[12], а шелковые их юбки вертятся вокруг колен; мерцают в огне костерка заросшие физиономии всадников Галлантина; легкие вдыхают сладкий, как нектар, весенний воздух, и мы едем из славного Орлиного Гнезда мимо покрытых белыми шапками гор к фортам Сент-Врен и Ларами; в ноздри бьет смрад темных туш, гниющих в апачской палатке для потения в Санта-Рите; могучие воины шайенов гордо скачут в своих пернатых уборах, словно короли на совет; вспоминаю упругую податливую плоть в лесу Хила и нежные губы, шепчущие: «Заставь мои колокольчики звенеть снова…» Ах, конечно, мэм… А еще передо мной встает тот кошмар: крики, выстрелы, боевой клич орды хункпапов Желчного Пузыря, обрушившейся на нас в облаке пыли; и Джордж Кастер, оседающий на землю, сжимая руками израненную голову и прощаясь с жизнью; и красно-желтое дьявольское лицо с разверстым в крике ртом под рогатым бизоньим шлемом, и взметнувшийся над моим лбом томагавк…
«Ну, ребята, я убит», – как говаривал Дикий Билл. Только все проходит, и вот я сижу у себя дома на Беркли-сквер, гляжу на мокрые от дождя деревья, проклинаю подагру, мешающую держать перо, и припоминаю, как все это начиналось, когда ваш покорный слуга послушно семенил по улице Нового Орлеана в 1849-м вслед Джону Черити Спрингу – магистру искусств, члену колледжа Ориэль, работорговцу и чокнутому на всю голову маньяку по совместительству. Капитан, в расстегнутым жилете и сдвинутой набекрень шляпе, яростно прокладывал себе путь сквозь толпу по дороге к пристани, сыпя вперемежку ругательствами и цитатами из Горация…
– Надо мне было вышвырнуть тебя за борт у Финистерре! – ворчал он. – Большего ты не заслуживаешь, ей-богу! Что ж, я упустил свой шанс: quandoque bonus dormitat Homerus[13]. – Он резко повернулся ко мне, и от пронзительного взгляда этих ужасных глаз даже коньяк замерз бы. – Но в следующий раз Гомер дремать не будет, мистер Флэшмен, можете не сомневаться. Один неверный ваш шаг – и вы пожалеете, что не достались тогда амазонкам!
– Капитан! – в сердцах восклицаю я. – Мне так же хочется поскорее убраться отсюда, как и вам. Да и как, скажите на милость, я сумею обмануть вас?
– Если бы я был таким же мерзким маленьким иудой как и ты, то знал бы, – огрызнулся Спринг. – Чем больше я размышляю об этом деле, тем сильнее крепнет мое желание заполучить бумаги Комбера, прежде чем мы сделаем еще хоть шаг.
Да, эти бумаги: они, способные отправить как Спринга так и моего жадного шотландского тестюшку на виселицу за незаконную торговлю невольниками, являлись единственным моим козырем. Стоит капитану заполучить их, и ничто не удержит его от намерения отправить меня кормить рыб. Даже будучи напуган до полусмерти, я отрицательно затряс головой, и он оскалил зубы в хищной усмешке.
– Чего дрейфишь, червяк? Я же сказал, что отвезу тебя домой, и сдержу свое слово. Или ты хочешь сказать, – зарычал капитан, и шрам у него на лбу налился алым – явный знак подступающего бешенства, – что я обманываю тебя, мразь?! Хочешь, да? Лучше не стоит! Да я все равно заполучу их не далее как через пять минут после того, как ты ступишь на мою палубу. Потому что они у тебя с собой, не так ли? Ты бы не посмел выпустить их из рук. Я знаю, – и он мерзко ухмыльнулся. – Omnia mea mecum porto[14] – это в твоем стиле. Ну и где они: за подкладкой сюртука или под стелькой?
Факт, что вместо названных мест они были зашиты в пояс, утешал слабо. Он взял меня за горло, и если я не питал намерения отдаться на милость американского правосудия, преследовавшего меня за убийство, хищение рабов, выдачу себя за морского офицера, кражу фургона и лошадей, лжесвидетельство и размещение фальшивого предложения о продаже – боже правый, разве только двоеженство не приписали! – мне оставалось только уповать на его порядочность. Он посмотрел мне в глаза и хмыкнул.
– Так я и думал. Ты для меня все равно что раскрытая книга – скверное издание, кстати сказать. Будьте любезны передать их мне тотчас же. – Его палец указал на таверну на другой стороне улицы. – Идем!
– Капитан, умоляю, давайте повременим с этим до прихода на корабль! Ищейки из американского флота разыскивают меня по всему городу… Пожалуйста, капитан, клянусь, вы их получите…
– Так и гони их сюда, черт тебя дери! – прорычал он и, как клешней, ухватив меня своей лапищей, затащил в паб и усадил в дальнем от стойки углу. Там стоял полумрак; за столиками расположилась пара гуляк, да несколько торговцев обменивались новостями у бара – впрочем, мои приятели из полиции и флота вполне могли прикинуться ими. Я робко обратил на это внимание Спринга.
– Пятью минутами раньше или позже тебе уже погоды не сделает, – говорит тот. – А я заодно выясню, изменил ли ты на сей раз своей привычке никогда не говорить правду.
Пока он заказывал джулеп[15] и распекал черного слугу за медлительность, я, моля Бога, чтобы столь вежливые манеры капитана не привлекли к нам внимания, повернулся к стене и начал осторожно распарывать перочинным ножом швы на поясе.
