Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
Под ее руками из ее сумки появлялась еда, летали крышки кастрюль и сковородок. Запахло жареной картошкой, потом жареным мясом.
– Мужик должен мясом питаться! – крикнула Мария из кухни.
Степан встал на пороге кухни, поедал Марию веселыми глазами.
– А баба чем?
– Лепестками роз! – Мария смеялась во весь рот.
Масло брызгало во все стороны со сковородки.
– Уменьши огонь, сожжешь, – сказал Степан, шагнул к плите и выключил газ.
Его руки сошлись в крепкое, железное кольцо у нее на спине, под лопатками.
К кровати он нес ее на руках.
– Ты надорвешься, – шептала Мария.
– Ну, надорвусь.
Опустив ее на кровать, нависнув над ней, он глядел на нее сверху вниз.
Что он нашел в этой женщине, еще не старухе, но уже похоронившей яркую и свежую молодость, в этой огрузлой бабе, соседней дворничихе?
То, чего у него не было ни с кем и никогда.
Это была его тайна, и только его.
И она была, может, отнюдь не тайной их праздничных, ярких и жадных объятий.
У него были женщины, и много женщин. Иные были лучше, забавнее и изощреннее Марии в постели.
Но она…
Степан глядел на Марию сверху вниз, и она потрогала кончиками пальцев его счастливую улыбку.
– Я счастлив с тобой, – сказал он.
Мария закинула шею, он поцеловал ее в шею – и стал поочередно целовать под грубой шерстяной кофтой ее ключицы, ее грудь, ее живот. Она оттолкнула его голову руками и засмеялась. Ее одежду они снимали вместе, и, когда Мария осталась голой, беззащитной, она шепнула Степану на ухо:
– Ты выключил мясо?
И он обнял ее так сильно, так нежно, как только мог. Вклеился в нее.
И ее губы за своим ухом, на шее своей, – ожогом, клеймом ощутил.
Чернила вечера вливались в квадраты окон. Они лежали, лицами вверх, с закрытыми глазами. Не спали. Слушали друг друга. Как кровь встает и опадает в них, как омывает собой их будущую смерть. А они – жили.
– Степушка… – Мария открыла глаза и осторожно спустила ноги с кровати. – Степка, там же обед… И тебе же скоро – идти…
– Идти, идти, – пробормотал он.
Встал нехотя.
Она погладила глазами его, голого.
Встала, тоже голая, рядом с ним.
Они оба отражались в зеркале.
– Мы же с тобой не пара, – печально сказала она.
– Не пара, – откликнулся он. – Не в этом дело.
Одевались, отвернувшись друг от друга.
Потом пошли на кухню, Мария расставила на столе тарелки-чашки, поставила на огонь чайник, и они ели холодное мясо с холодной картошкой и пили горячий чай.
– Все у тебя хорошо? – спросила Мария.
Беспокойство он причинял ей, и всегда она волновалась за него. Как за сына.
Беспечная улыбка покривила губы Степана. Он сиял здоровьем, радостью, мощью молодого тела и светлыми, как хрусталь, сумасшедшими глазами.
– А ты как думаешь? – весело спросил он.
Одевались в прихожей вместе. В четыре руки. Мария застегивала куртку, Степан застегивал ей сапоги. Шапку на нее пялил. Хохотал. Избыток жизни играл в нем. Нашел губами Мариины губы, смешно пожевал их, как теленок.
– Теплая моя…
Мария ощупала на боку сумку, похожую на торбу, перекинутую на ремне через плечо.
– Ты не отдашь эту хату? – внезапно спросила.
Лицо Степана будто грязной тряпкой вытерли. Голову опустил и стал еще больше похож на теленка, привязанного веревкой к столбу.
– Дорого, конечно… Но я же зарабатываю.
– Я не могу тебе помочь, – сказала Мария.
– Я знаю. Ты и так помогаешь. Еду приносишь. Готовишь…
– Не надо благодарностей.
– Это не благодарность. Это правда.
– Любая правда может в любое время стать ложью.
– Что ты… врешь?
Он снова обнял ее. Она уже гремела замком, в кулаке ключ зажала.
Когда они закрыли дверь и вместе спустились с лестницы и вышли из подъезда, Мария обернула к Степану бледное лицо и спросила очень тихо:
– А ты не боишься, что мы однажды выйдем – а тут твоя жена стоит?
Всю дорогу до трамвайной остановки оба молчали.
Подсаживая ее в трамвай, подталкивая под локти, Степан сказал ей в спину:
– Я – боюсь. А ты – ты ничего не бойся.
3
Темень, вечер бил ей в лицо, в глаза, в ноздри.
Ну, еще же не поздний вечер, говорила Мария себе, я же еще успею.
Она успела даже в магазин: купила бутылку водки. И закуску к ней, конечно.
Без водки было идти нельзя, куда она шла.
Уже не шла – бежала.
Поворот. Еще поворот. Проходной двор. Еще проулок. Старые дома. Дряхлые стены. Осыпается лепнина. Падает наземь штукатурка. Вот ель стоит, стройная, огромная ель – посреди серого, низкорослого старья; зима, и скоро Новый Год, и ель напомнила о нем. Ель, здравствуй! Мария, пробегая мимо, взмахнула рукой и поймала пальцами живые колючки.
Старый, древний деревянный дом, вросший в землю, встал перед глазами, как деревянный черный водопад. Мощный сруб, источенный жучками. Если закроешь глаза – и затихнешь – их слышно… слышно…
Полезла в сумку; своим ключом открыла дверь подъезда.
Ступени деревянной шаткой лестницы вели вниз. В подвал.
Тише, осторожно… Нащупывай ногой ступеньку… Спускайся, вцепляйся в перила… Фонарик забыла…
Впотьмах она нашарила нужный ключ. Всунула в скважину.
Потом вдруг вынула. И – нажала ладонью на дверь, и она подалась. Открылась.
Дверь была открыта. Ее ждали.
Ее ждали! И сердце забилось.
В прихожей на полу опилки. И распиленные доски. Дрова.
Старые доски, обломки шкафов, треснувшие брусья, дощатые ящики из-под помидор, из-под лука, из-под черт-те чего. Подвал надо отапливать. Хорошо, крепко печку топить. Иначе тут околеешь зимой. Здесь только летом тепло.
Так, встать каблуком – на доску… Не упасть…
В комнате, там, впереди, в полумраке, услыхали ее шорох, шевеление.
Дверь медленно отворилась под ждущей, осторожной рукой.
Мягкий мед льется. Это свет? Да, это свет.
И пахнет медом, сливовым вареньем, мусором, плесенью, табаком, кофейным духом; и еще пахнет – остро, терпко – лаком, скипидаром, и – еще чем? – да, да, да, да! – красками.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
