Бузен сказала, что Изуми два дня не притрагивалась к еде. Она отказывалась от всего, даже от фруктов и рисовой каши. Она лежит, ни с кем не разговаривая, в своей комнате на постели с опущенными занавесями.
Итак, мы состязаемся в горе, как состязались в любви. Но победа будет за мной.
Прошло шесть дней с тех пор, как он уехал. Дворец полон слухов. Теперь, когда человек, вызвавший этот скандал, изгнан, все взоры обратились к провинившейся женщине.
Ее едва ли можно назвать женщиной — она на двенадцать лет моложе меня. К тому же жрица, которой стала благодаря протекции царствующего дома! Однако люди говорят о дурных предзнаменованиях и несчастливом расположении звезд и планет. Боги планируют месть.
Это его вина. У него слабость к недоступным женщинам. А кто мог быть более привлекательной и трудно достижимой добычей, чем она, жрица богини Изе, любимая дочь императора, прелестная девушка семнадцати лет? Как соблазнительно было совратить ее, стройного ребенка в белом одеянии, живущего в уединении на берегу моря.
У него был предлог. Разве он как уполномоченный императора не должен был дважды в год объезжать с проверкой храмы богини Изе? Разве ему не было поручено передавать жрице письма от их величеств и следить, чтобы у нее ни в чем не было недостатка? Разве ей не нужны одеяния, веера, курительные смолы, ламповое масло, соли? Разве ее жрецы добросовестно относятся к своему делу, разве ее слуги расторопны, а ее жилище безопасно?
Каким любезным и обходительным он, наверное, был, как стремился добиться ее благосклонности! Я могу представить себе каждый его жест. А она, поначалу недоверчивая, а потом так восхитительно уступчивая… Как мы защищали ее, когда однажды новость стала известна. Кажется, некоторые слуги жрицы были не очень осторожны в словах, и молва достигла столицы.
Император впал в ярость. Государственный совет поздно ночью собрался на заседание, чтобы решить, какие следует принять меры. Следует ли лишить жрицу сана? Но подобного прецедента еще не было. Надо ли ее заменить? Пересудов не избежать. Во всех галереях и коридорах шепчутся об этом, каждая служанка, каждый охранник имеют свое мнение на этот счет, нашелся бы только готовый их слушать.
От всего этого у меня разболелась голова. Позову Бузен расчесать мне волосы и сразу лягу в постель.
Восьмой месяц
Прошло двадцать два дня, а от него никаких вестей. Даинагон разузнала, что он вообще не посылал писем. Возможно, что-то случилось во время путешествия, может быть, его лодка опрокинулась в заливе Сума. Последние дни было очень ветрено, море могло быть очень неспокойно, когда они пересекали залив. Однако если бы что-нибудь произошло, обязательно получили бы сообщение. По словам Даинагон, врачи уже дважды навещали Изуми со своими иглами, чтобы облегчить ее лихорадку. Но это не помогло. Ее состояние вызывает всеобщее сочувствие, Даинагон говорит, что она изнурена болезнью, бледна и выглядит так же очаровательно, как умирающая Мурасаки в сказке о Гендзи. Я считаю, что она добровольно подвергает себя таким мучениям, причем совершенно бесполезно. Зачем доводить себя до крайностей!
Стало известно, что император получил письмо от Канецуке. Бузен говорит, оно краткое и полно раскаяния и написано в присущей ему изящной манере. Очевидно, его путешествие прошло гладко, хотя я думала, что непогода в заливе Сума заставит их отложить выход в море. Посылал ли он другие письма, я не знаю. Я не получила ничего. Я пишу ему почти каждый день, но половину писем бросаю в огонь. Когда посыльный отправится обратно в Акаси, я отдам ему сохранившиеся письма. Может быть, перепишу их, потому что они полны гнева, а он никогда не ответит, если я буду такой жестокой.
Сегодня уже двадцать шестой день. У меня все время болит голова. Я поднялась вечером, чтобы одеться и принять участие в созерцании луны. Бузен помогала мне: зеленая сорочка, пять халатов, края которых лучами расходились один из-под другого, как лепестки астр, создавая плавный переход цвета от бледного к темному, шлейф, расшитый серебряными нитями, изумрудного цвета китайский жакет с нашитыми на него зеркальцами. Бузен сказала, что я выгляжу так, как будто попала в снежную бурю, потому что маленькие зеркальца на моей одежде сверкали, как кусочки льда.
Какая холодная нынче осень, и какой резкий восточный ветер. В Сады императора я отправилась в одном экипаже с Даинагон и двумя другими женщинами. Мы дрожали от холода и жалели, что не взяли с собой в экипаж жаровню с горячими углями. Все собрались там, восемьдесят человек или больше, но Изуми я не видела. Был такой сильный ветер, что мы не осмелились сесть в лодки, пришвартованные у берега озера. Яростные порывы ветра трепали их, и я подумала о том, каким бурным было море в заливе Сума.
Мы собрались около небольшой дубовой рощи, алый лиственный шатер которой заметно поредел под напором ветра. Я едва могла рассмотреть цвет сохранившихся на ветках листьев, когда их осветила луна, и заметила, что те из нас, кто был одет в одинаковые цвета, в свете поднимавшейся луны, казалось, слились с тенями, как будто состояли с ними в тайном родстве.
Император, великолепный в запрещенном для простых смертных пурпуре, казалось, увеличивался в размерах, по мере того как луна приближалась к зениту, и мне было приятно находиться достаточно близко к нему, видя его благородный профиль. Рейзей стоял рядом с таким же бесстрастным лицом, как у его отца. Женщины императора были спрятаны за кисейными ширмами, но ветер был таким сильным и дерзким, что слугам с трудом удавалось удерживать ширмы. Не единожды ловила я на себе взгляды императрицы и Убежища, и не могла не почувствовать их досаду.
В какой-то момент, когда толпа зашевелилась, я увидела Садако. Я испытала такой укол ревности, что едва устояла на ногах. Как она похожа на жрицу, а ведь они только сводные сестры. Всего два года назад они стояли здесь вместе, до того как жрицу отправили в Храм богини Изе. И помню, что уже тогда, прежде чем у меня появилась причина для недоброго чувства, я подумала, что одна была отражением другой и обе — безупречны.
Звуки флейт и като, казалось, соревновались с порывами ветра и не доставляли мне удовольствия. Луна, достигнув зенита, утратила свою таинственность и стала предметом сентиментальных чувств и воспевания в пошлых стихах. Мне было холодно, мои руки окоченели; они холодны даже сейчас, когда я пишу эти строки, хотя передо мной горит огонь. Служанки уже спят, я слышу их дыхание. Как только эта надоевшая луна скроется из виду, я отложу кисточку для письма и постараюсь отдохнуть.
Сейчас полночь. Слышен стук костяшек для игры в го. Стук костяшек в деревянной коробке. Несколько женщин играют в триктрак на деньги и отвлекают меня своими разговорами. Но я рада, что слышу их голоса. Они скрашивают мое одиночество, которое обостряется долгими ночами и не покидает меня даже днем, среди обыденности повседневных забот.
