Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
Помощь пришла неожиданно. Меня окликнул незнакомый мужчина, который стал расспрашивать, где мои родители и где я живу. Задыхаясь от слёз, я пролепетала, что живу с мамой у дяди в деревне. Тогда мужчина проявил истинное участие и предложил следовать за ним. Вскоре, к моему огромному облегчению и неизбывной радости, мы вышли на дорогу, ведущую к дому. На этом мои воспоминания обрываются. Я не помню, как объявилась мама со своим лесным кавалером, и что последовало за этим. Испугалась ли она, что я потерялась, и обрадовалась ли, что я нашлась? Сокрушалась ли она, что оставила своего ребёнка в лесу, предавшись любовным утехам? В памяти остались одни пробелы…
По возвращении домой я, как честная гражданка, сообщила бабушке и папе о лесном происшествии. И последовало обычное: «Вот видишь, мы тебе говорили…» Моей матери тогда здорово досталось от отца и после этого ей больше меня не доверяли. Более того, папа подал на маму в суд, чтобы она начала платить алименты на мое содержание. За этим последовала проверка ситуации в семье со стороны социальных служб. Перед приходом официального представителя бабушка и папа дали мне четкие инструкции: «Если тебя будут спрашивать, с кем ты хочешь жить – скажи: с папой и бабушкой».
В комнату зашла очень приятная, средних лет, женщина. Она села напротив, посмотрела мне прямо в глаза и спросила ласковым тоном: «Танечка! С кем ты хочешь жить?». Впервые в жизни кто-то посмотрел мне в глаза и спросил, чего же я хочу. Как я могла упустить такую роскошнейшую возможность?! Поэтому повторить приготовленную ложь для меня было выше всяких сил. Я полностью забыла про написанный для меня сценарий и выпалила правду, известную только мне одной: «Я хочу жить с папой и мамой», чем сорвала все планы моего папы наказать маму и заставить ее платить алименты. Бабушка и папа остались очень недовольны и строго отчитали меня за такую строптивость и непослушание. Моим вторым жизненным уроком стало новое убеждение, что высказывать свои истинные желания – совсем небезопасное дело. Первое семя вины было посеяно…
Потерпев полное фиаско в лесу, и испугавшись, что ей придется платить алименты в течение последующих десяти лет, мама наконец-то сложила оружие и больше никогда не претендовала на роль матери. Правда, убедив себя при этом, что «эти ужасные люди» отняли у неё дочь, что помогло ей надолго и полностью избавиться даже от самых крохотных угрызений совести. Война между двумя враждующими лагерями закончилась, что принесло мне огромное, хотя и временное, облегчение.
Так как маме больше ничего не надо было доказывать, она ударилась в еще больший разгул, меняя мужчин чуть ли не каждый день. По какой-то совершенно необъяснимой причине она делала это совершенно открыто, я бы сказала, даже демонстративно и вызывающе. Эта демонстративность постепенно вылилась в такое бесстыдство, что соседей по квартире, у которых тоже были дети, начал возмущать этот полный и неприкрытый разврат. Они не стеснялись заявить свой протест прямо в лицо разгульной соседки, обзывая ее при этом всевозможными нецензурными словами. Мама не молчала в ответ и всегда с готовностью подхватывала вызов, бросая фразы, услышанные в каком-то дешевом спектакле, которые она любила посещать: «Я совершенно свободная женщина и могу делать всё, что я хочу! А вы мещане и обыватели, и никогда не поймёте, что такое настоящая любовь!»
Уходя на очередную охоту за любовником, мама обычно считала своим долгом заглянуть в нашу комнату – всегда весёлая, счастливая, нарядная, с уложенными перманентом волосами, ярко накрашенными бровями и губами, и непременно надушенная. Она пользовалась таким количеством духов, что после ее минутного пребывания запах в комнате оставался на целый вечер. Этот удушающий запах дешевых парфюмов запомнился мне надолго, и с тех пор я просто возненавидела духи.
Мама всегда весело сообщала, куда она идет – обычно это было кино, концерт или лекция, – и затем беззаботно исчезала в отвратительном шлейфе духов. Возвращалась она очень поздно, когда я уже была в постели. И еще долго за полночь мне мешали уснуть ее громкий, счастливый хохот и низкий баритон ее очередного спутника. Утром она обычно провожала его до входной двери – для этого она должна была пройти по длинному коридору, затем через общую кухню, где соседи готовили в это время завтрак. Она гордо шла впереди мужчины, мимо возмущенных соседей, и во весь голос пела свою любимую оперную арию, что-то вроде «Сердце красавицы…» Зрелище было таким абсурдным, постыдным и трагикомичным, что мне хотелось провалиться сквозь половицы паркета на нижние этажи и очутиться где-то в тёмном подвале.
Однажды вечером мне было особенно одиноко, и меня потянуло к двери маминой комнаты. По её счастливому смеху я сразу поняла, что она была не одна. Я тихо стояла у запертой двери – за ней была моя мама, которая не хотела быть моей мамой. Вместо этого она предпочитала развлекать незнакомцев. Я нерешительно постучалась. Она долго не открывала, нетерпеливо спрашивая: «Что тебе надо?». Я ответила, что мне нужна какая-то книга, и продолжала стоять в ожидании, пока не услышала поворот ключа в замке. Дверь открылась, и на пороге тёмной комнаты я увидела обнаженную фигуру – мама даже не удосужилась накинуть на себя халат, и это полное бесстыдство опять обожгло меня, как горячим кипятком. Она сунула мне в руку книгу и быстро закрыла дверь, а я продолжала стоять перед закрытой дверью, с глупой книгой в руках.
В тот день я похоронила последнюю надежду на нормальные отношения с матерью. В свои девять лет я приняла безоговорочное решение, что никогда не буду такой, как она. Мало того, она стала для меня такой неприятной, что каждый раз, когда она пыталась дотронуться до меня или даже обнять, я отстранялась или брезгливо отдёргивала руку. Я не чувствовала ничего, кроме омерзения и отвращения, как будто боялась, что она может запачкать и меня… Мне всегда было грустно, что у всех детей есть мамы, и у них есть такая обольстительная возможность получать родительскую ласку, любовь и заботу. Я даже мечтала, чтобы меня отдали в детский дом, чтобы кто-нибудь меня смог удочерить. И тогда у меня тоже были бы нормальные родители, как у всех…
Когда мне исполнилось шестнадцать лет, папе всё же удалось заставить маму платить алименты, так как она до сих пор не принимала никакого участия в содержании её дочери. К тому времени наши отношения с матерью начали принимать странную форму – она пыталась быть моей подружкой. Она любила мне рассказывать о своих любовных похождениях и даже делилась довольно интимными проблемами, совершенно не задумываясь, какой эффект это может оказать на меня. Иногда она приглашала меня пойти с ней в кино или театр, и я соглашалась, но только из любви к кинематографу и театру. Мне не нужна была еще одна подружка, мне нужна была мать, но это была единственно важная для меня роль, которую она отказывалась играть.
Так я познала первый из семи кругов ада, который можно назвать «Ненужность». Основные вехи и образы этого круга – белые стены больницы, блуждание в лесу и закрытая дверь – остались в моем подсознании надолго, пустив глубокие корни в последующее восприятие окружающего мира.
Глава 2. Вина
Два враждующих лагеря по-прежнему жили на разных территориях, и нас отделяла от мамы всего лишь тонкая стена. В новой комнате было еще более тесно, и радость переселения длилась совсем недолго. Особенно недолго она длилась у папы – он по-прежнему был вынужден наблюдать фривольность бывшей жены. Я думаю, что этот немаловажный фактор повлиял на его решение вернуться в Москву и начать там всё сначала. Быстро был найден удобный предлог – его русскоязычные стихи трудно было опубликовать на Украине. Он просто сбежал, оставив меня в коммунальной квартире с двумя женщинами, ненавидевшими друг друга.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
