Во время последовавших за этим решением переговоров, Бжестров, наблюдая за тем, как Кридич и Милодар торгуются с Олдером за две вотчины, которые амэнцы все же успели подмять под себя, только и мог, что скрипеть зубами. Коршун, словно бы зная о том, какой тайный приказ отдал Лезмет своим военачальникам, вел себя со спокойной, граничащей почти что с наглостью, уверенностью и не собирался уступать ни единой пяди из захваченных земель, но Ставгар свирепел даже не от того, что Олдер из рода Остенов вел себя так, словно бы находился у себя дома. Бжестрова выводила из себя то и дело мелькавшая на губах амэнца кривоватая ухмылка: Коршун словно бы смеялся – над переговорами, над находящимися в палатке крейговцами, над Лезметом, над собой…
Когда же утомительный и безуспешный для крейговцев торг был окончен, а Кридич приложил к пергаменту данный ему Владыкой Лезметом перстень с гербом Крейга, закрепляя тем самым переход к Амэну захваченных им вотчин, Олдер, дождавшись, когда чернила хоть немного подсохнут, свернул договор и, чуть склонив голову к плечу, посмотрел на Ставгара:
– Переговоры – это та же битва. Запомни мои слова, Высокий.
Хрипловатый голос Коршуна звучал совершенно спокойно, но для Бжестрова, при котором только что был подписан очередной – унижающий и обкрадывающий Крейг договор, это стало последней каплей.
– Я запомню, Остен. И следующий договор с Амэном подпишу не чернилами, а твоею кровью!
Слова сорвались с губ Ставгара сами собою: он понял, что сказал лишь тогда, когда рядом тихо охнул Кридич, а сопровождающие Коршуна амэнцы нахмурившись, сделали шаг вперед. Казалось, еще миг – и переговоры будут сорваны, но Олдер, остановив своих людей коротким взмахом руки, произнес.
– Для этого тебе придется хорошо потрудиться, Бжестров, ведь крейговская сталь всегда уступала амэнской, а воинов среди вас, после Реймета, уже не осталось!
После такого замечания уже не Бжестров, а сам, ведущий переговоры, Кридич невольно потянулся к поясу, словно бы позабыв о том, что перед началом переговоров сам отстегнул от него ножны с мечом… Коршун же, на прощание, наградив Ставгара еще одним насмешливым взглядом, вышел из палатки…
С этого дня в жизни Бжестрова началась черная полоса. После утраты вотчин Лезмет пребывал в отвратительном настроении, и когда Ставгар и Кридич все же решились подступить к нему с рассказом о том, как мужество и смекалка Энейры, дочери Мартиара Ирташа, спасли их от беды, Владыка отмахнулся от их слов, точно от надоедливых мух. Он согласен дать девчонке денег, и хватит об этом – об Ирташахон, и слышать не хочет…
Ставгар попытался было настоять на своем, сказав, что золото не заменит поруганной чести, и, тем самым, разгневал Владыку окончательно. Лезмет, швырнув в него кубок с недопитым вином, велел Бжестрову убираться прочь и не казаться более на глаза с глупыми просьбами, если он не хочет лишиться княжеских милостей… Ставгар, вскинув голову, коротко взглянул на побагровевшее лицо Владыки. На языке крутилось много слов – каждое вдвое злей и обиднее прежнего, но Бжестров, произнеся лишь:
– Я не за милости князю служу, а по чести… – Вышел из палатки, пнув на прощание опрокинутый кубок… Вечерело – на быстро темнеющем небе загорались первые звезды и слабо светился тонкий серп луны… Ставгар, взглянув на него, остановился, расстегнул воротник воинской куртки – он задыхался от гнева и несправедливой обиды, а перед его мысленным взором вновь возникла кривоватая ухмылка Амэнского Коршуна: «После Реймета среди вас не осталось воинов!»
И верно – не осталось: Владыка Лезмет – трус и пьяница, над слабостями которого потешаются все соседи, а крейговские Владетели, служа такому Владыке, и сами уже оборотились в ничтожества: ищут лишь княжеских милостей, позабыв и о чести, и о справедливой памяти для павших собратьев…
От горьких мыслей Ставгара отвлекла легшая на плечо рука – обернувшись, Бжестров увидел перед собою Кридича. Тот же, поймав его взгляд, понимающе улыбнулся.
– Не унывай, Бжестров – вода камень, капля за каплей, точит. Если не будем отступать от своего, то добьемся для Ирташей справедливости, пусть и придется для этого год потратить… А Владыка пусть лучше буйствует, ведь если он при упоминании Ирташей сердится, значит, чувствует свою вину, а мы ему совестью будем…
Ставгар на это увещевание согласно кивнул, хотя на душе у него было по-прежнему горько – утешало его лишь то, что вернувшись в Ильйо, он сможет увидеть Энейру, поговорить с ней… Да не тут-то было! В доме сестры Бжестров нашел лишь письмо из Дельконы, в котором сообщалось, что травница Эрка, на самом деле являющаяся Энейрой Ирташ, взята под покровительство Малики – с нею все хорошо, но в ближайшее время ее лучше не беспокоить… Последнему предостережению Ставгар, конечно же, не внял: уже на следующий день, едва свидевшись с родными, он гнал коня по направлению к Дельконе, вот только храм Малики оказался неприступнее иных крепостей – Ставгар просил заправляющих храмом жриц о свидании с Энейрой почти десять дней, но добился лишь того, что его соблаговолила принять Матерь Вероника, вновь повторившая ему те же слова, что были сказаны в письме…
– И все же – почему я не могу увидеть Энейру? – переведя дыхание, Ставгар вновь начал очередной, уже почти безнадежный приступ, и Старшая покачала головой.
– Потому что сейчас не самое лучшее время для подобной встречи. Ты ведь знаешь, что она пережила?
– Да… – Ставгар поднял, склоненную было голову, и вновь заговорил, стараясь сдержать внутренний жар. – Она потеряла мужа, а год назад – и свою дочь… Поверьте, Матушка – я ничем не обижу Энейру Ирташ, но умерю ее скорбь.
– Сколько лет прошло, а вы, мужчины, не меняетесь. – Матерь Вероника наконец-то соизволила улыбнуться, из-за чего ее крошечное, покрытое морщинами лицо сморщилось еще больше. – Я, верно, удивлю тебя Бжестров, но далеко не все в этом мире лечится объятиями и поцелуями. Ты слишком переоцениваешь силу своих ласк…
Это была уже явная насмешка – сорвись сейчас Ставгар из-за подпущенной жрицей шпильки, и Матерь Вероника могла бы с чистой совестью закончить слишком уж затянувшийся, бесплодный разговор, но Бжестров, проглотив насмешку, смиренно опустил голову и глухо произнес.
– С моей стороны было бы неразумно думать о таком. Я всего лишь хочу понять причину вашего отказа, Матушка…
Жрица вздохнула, задумалась ненадолго… И, бросив еще один внимательный взгляд на Бжестрова, заговорила.
– Энейра Ирташ пережила колдовской поединок, и должна совладать с последствиями своего столкновения с амэнским знающим. Сейчас любые волнения – безразлично, радостными они будут или нет, могут ей лишь навредить.
– Она… Больна?.. – на этот раз голос Бжестрова предательски дрогнул, а на его вновь вскинутом к жрице лице отразились все, обуревающие его сейчас чувства. – Когда она попала к нам в стан, то едва не потеряла сознание. Кридич сказал, что это была минутная слабость… Он ошибался?..
Внимательно наблюдающая за Ставгаром жрица едва заметно качнула головой.
