Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 25
«Лезем через морг», – написал я на салфетке. Мать прочла, подавилась творогом и замотала головой. Прическа у нее была примерно как у Тохи – стриженый газон. Мать состригла волосы неделю назад, а то, что осталось, выкрасила в красный. «Психанула», – сказала она мне, когда пришла домой из парикмахерской.
– В морг – ни за что, – отрезала мать. – Покажи схему.
Я показал схему больницы, которую срисовал из интернета.
– Вот, – ткнула мать пальцем в левое крыло. – Кухня. По крайней мере, я там была, когда ходила за чаем, и помню, как оттуда попасть в ПЖП.
ПЖП – это «патология желчевыводящих путей», хотя лежащие в этом отделении пациенты называют его «полной жопой». В ПЖП лежит наш дед. То есть мой дед и материн отец.
«А как попадем в кухню?» – написал я на салфетке.
Молоток и его возможности
Мы взяли с собой отвертки, пассатижи, клещи, молоток, стамеску – словом, все инструменты, какие у нас были. Мать положила их в свою огромную джинсовую сумку с вышитой на ней рыжей лисой и прикрыла сверху дедовыми штанами и футболкой. Я нес толстую тетрадь и пенал с карандашами. Если мы сегодня же утром не принесем ему человеческие штаны, футболку, бумагу и карандаши, он выпрыгнет из окна или придушит лечащего врача, а то и всё вместе – придушит и выпрыгнет! – так прокричал дед вчера вечером матери по телефону. Не то чтобы мы поверили в его угрозу, но мы знали, как он мучается в этом ПЖП, и готовы были принести все что угодно, лишь бы он немного утешился. Приемные часы в больнице начинались с десяти утра, но мы никак не могли появиться там в десять – у меня тренировка, у матери работа в книжном магазине. Наплевать на деда и навестить его вечером, скажете вы? У вас, может быть, пять дедов в запасе, и все отлично себя чувствуют, а у нас только один, который вот-вот отдаст концы, и ради него мы готовы ломать замок на двери больничной кухни.
– Велосипедный! Это проще простого, – в восторге прошептала мать, когда мы, пробравшись между прутьями чугунной ограды и преодолев заросли колючек, вышли к левому крылу больницы и остановились перед железной дверью.
На двери висел голубой велосипедный трос с кодовым замком. Я подумал, что мать будет подбирать код, но она достала из сумки молоток, просунула его в кольцо троса и стала вращать молоток обеими руками, наматывая трос на ручку. Еще поворот, еще и еще – трос намотался на ручку уже целиком, а мать продолжала, налегая всем телом, по миллиметру поворачивать молоток дальше. Я шагнул к ней, ухватился обеими руками за один конец молотка, она взялась за другой – и мы продолжили вращать молоток вместе. Крак! Замок развалился, его корпус разлетелся на кусочки, и освобожденные концы троса повисли на ручке молотка. Мать быстро огляделась по сторонам – никого – и потянула железную дверь на себя. Готово.
Тысяча тараканов
Под кроватью у деда было чисто и даже уютно, если не считать присутствия белой эмалированной посудины под названием «утка» – такие в больницах используют вместо ночных горшков. И, главное, под этой кроватью хватало места и мне, и матери. Мы сидели, сжавшись и затаив дыхание, а по палате ходила медсестра, ставила соседу деда капельницу и проверяла, воспользовался ли своей уткой другой сосед или снова придется все ему перестилать. Когда она наконец удалилась, мы на четвереньках выползли на свет божий и, отдуваясь, выпрямились.
Дед рывком откинул одеяло – черт, какой же он тощий стал, – выдернул у матери из рук сумку, достал штаны и футболку и принялся лихорадочно переодеваться. Закончив, он кинул под кровать больничную пижаму, поморгал, растерянно огляделся и стал раскачиваться, сидя на кровати, взад и вперед, не глядя нам в глаза. Мать смотрела на него и не шевелилась, и я кожей почувствовал, как она изо всех сил держится, чтобы не заплакать. Я протянул деду тетрадь и пенал, он взял их и сунул под подушку. И сразу же вынул из-под подушки и положил на тумбочку. А потом взял с тумбочки и сунул обратно под подушку.
Сосед с капельницей замурлыкал какую-то песню. Другой сосед, без капельницы, попытался встать, но был он круглый, как колобок, и слабый и только катался с бока на бок, пока мать не подошла к нему и не помогла подняться.
– Благодарю, – прокряхтел он и, попав ногами в тапки, зашаркал в туалет. – Кто опять свет выключил? – донесся оттуда его возглас.
– Как света нет, так тыща тараканов прибегает, – сказал мне дед. – Входишь, выключателем щелк – а они сидят и на тебя глядят. Лучше свет никогда не выключать.
Я кивнул.
– Так, может, их перебить всех? – сказала мать.
Это прозвучало ласково, даже нежно, потому что в этот момент она обняла голову деда и прижала ее к себе. Дед застыл в ее руках, потом медленно высвободился и посмотрел на меня. «Ты как?» – спрашивал он молча. Я улыбнулся одной половиной рта, как взрослый, и пожал плечами. Дед усмехнулся, поднял мохнатые седые брови и протянул руку. Я достал из кармана сложенный вчетверо листок и положил в его ладонь.
Штаны, ботинки, ласты, лыжи,Коньки, батуты, мячи, – гляди же,В ангаре таком, что вместил бы город,Горы вещей, барахла горы,И все недорого, сколько-то злотых,Руки тянутся к шапкам и шортам,Батя ходит и примеряет,В зеркало смотрит, размеры меняет,Сын Митрофан обреченно зеваетИ размышляет, не взять ли скакалку,И тут же тоскливо стонет – жалко,Жалко времени, что с болью тянетсяВ этом ангаре безмозглой жадности.
Дед молча прочел, хмыкнул и, приподняв одну бровь, а другую опустив, взглянул на меня. Мне стало неловко, и я полез в карман за блокнотом и карандашом, чтобы написать, что я представлял себе вчера Митрофана, как он едет со своим отцом в спортивный гипермаркет, и там все эти вещи… Но дед жестом остановил меня.
– Гут, гут, – прогудел он. – Но мне этого мало, Якоб. Напиши еще и принеси.
Я покраснел и закивал. Мать снова притянула голову деда к себе, погладила его по сутулым плечам и спине – под старой футболкой проступали позвонки и ребра – и прошептала, что нам пора и что мы придем вечером. Она отпустила деда, помахала поющему соседу с капельницей и быстро вышла из палаты. Я рванулся к деду, обнял его и побежал догонять мать.
– До свидания! – донесся из туалета голос второго соседа.
Долгое путешествие Вильгельма Беккера
Мой дед Вильгельм Беккер родился в 1929 году в Крыму. Когда ему было десять лет, его отца, учителя математики, арестовали, обвинили в том, что он хочет уничтожить советскую власть и Советский Союз, и расстреляли. В 1941 году, когда началась война с Германией, всех немцев, живущих тогда в Советском Союзе, выгнали из домов, посадили в товарные вагоны и отправили на вечную ссылку куда подальше. И моего деда – ему исполнилось 13 лет, ровно как мне сейчас, – с его матерью тоже отправили. Сперва на Северный Кавказ, а оттуда в Казахстан. Когда Советский Союз кончился и его республики стали отдельными странами, дед со своей единственной дочерью Евой – моей будущей мамой – уехал из Казахстана и больше никогда туда не возвращался. В Крым он тоже не возвращался, потому что в их старом доме давно жили другие люди и ничего уже не осталось от того большого немецкого села. Он доехал до нашей сонной области и остановился тут. Моей маме, когда она с дедом переехала сюда, было 13 лет. Число 13 кружит вокруг меня, как пчелиный рой вокруг Винни-Пуха, и я начинаю подозревать, что это неспроста.
Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 25
