Это случилось семь лет назад. Он стоял у окна своего кабинета в Харькове и смотрел на мостовую. Представил, что сейчас поедет домой той же дорогой, войдет в тот же подъезд, сядет на тот же диван, снова будет делать вид, что слушает Лену. А Лена, как вчера и позавчера, будет сокрушаться, что бросила хорошую работу, что не хотела, но превратилась в домохозяйку. Поплачет, а потом вдруг начнет радоваться, что спит сколько хочет, с удовольствием занимается домашним хозяйством. И от этих мыслей по его спине пополз леденящий холодок.
Он вышел из офиса, свернул за угол, к автомобилю, и тут порыв ветра чуть не вырвал зонт из его руки. Кляня погоду на чем свет стоит, он добежал до машины. Захлопнул дверь, вставил ключ в замок зажигания – и вдруг к лобовому стеклу прилипла газета. Не клочок, а целая газета, будто кто-то нарочно развернул ее и прилепил. Он включил дворники. Газета смялась, порвалась, но в левом нижнем углу остался кусочек с жирным текстом: «Киев. Сдаются в аренду помещения в офисном здании». Надо же… Пару месяцев назад они с Юрой предположили, что было бы неплохо открыть представительство в Киеве. Тогда он поделился с Леной, и она одобрила – она одобряла все его начинания. Но дальше рассуждений не пошло, не было времени. Сейчас времени тоже не было, но Дима взял телефон и набрал номер, указанный в объявлении.
– Добрый вечер. Я бы хотел завтра утром посмотреть помещения в офисном здании.
Он назвал номер объявления и, получив положительный ответ, позвонил жене:
– Леночка, я срочно еду в Киев, кажется, есть то, что нам надо.
– Ты о чем?
– Можно взять в аренду офисное помещение.
– А чего ты вдруг?
– Какое «вдруг»? Мы уже не раз об этом говорили, пора что-то делать.
– А где оно, это помещение?
– На левом берегу, где-то в центре, больше ничего не знаю. Увижу – сразу позвоню.
– Но ты устал, ты голодный…
– Ничего, я в дороге подкреплюсь.
– Ох, сейчас такой ливень… А завтра нельзя?
– Завтра может быть поздно.
– Что ж… Поезжай. Желаю удачи… Я с удовольствием поживу в столице… Не гони, дорога скользкая.
Первый раз он остановился на заправке недалеко от Полтавы, в тридцати километрах от деревни, в которой когда-то родилась его мама, подкрепился мясом в горшочке и кофе без молока. Вторая остановка была в четыре утра в Киеве, во дворе гостиницы, а в десять он стоял у окна своего будущего кабинета и смотрел на золотистые купола маленькой церквушки.
– Я готов подписать договор, – сказал он и с той поры ни секунды не жалел о своем решении.
А уж как обрадовался мамин брат, дядя Валя! В детстве они вместе отдыхали на море, и дядя Валя возился с Димой больше, чем родители: он был всего-то на четырнадцать лет старше Димы. Он называл Диму Малышом, а себя – Карлсоном. Он так и остался Карлсоном, добродушным и очень симпатичным холостяком. Ему было за шестьдесят, но он все еще был мужчиной в самом соку: высокий, плотный, а ближе к зиме – довольно полный. Он любил вкусно поесть и обожал готовить, а весной и летом отправлялся в Трускавец на воды, сбросить десяток килограммов. Дядя Валя, как и мама, закончил мединститут и работал психиатром, а потом защитил одну диссертацию, другую и уехал в Киев.
Дядя Валя подружился с Яровым, и Юра бывал у него чаще, чем Дима. Лысина Юры залоснилась, бока округлились, и с позапрошлого года они отправлялись в Трускавец вместе, оставляя лабрадора в собачьей гостинице.
Жил дядя Валя в большой двухкомнатной квартире за Пассажем, на улице Заньковецкой. Первый месяц Дима прожил у него, чему дядя Валя был страшно рад. Он угощал Диму редкими блюдами, доведя его вес до цифры, от которой у Димы темнело в глазах. Эту вакханалию остановила Лена, сообщив, что намерена приехать в Киев на пару месяцев. И Дима снял квартиру рядом, на Городецкого.
Сначала Лена была уверена, что это ненадолго, что Дима подготовит киевского директора и они вернутся домой. Через пару месяцев она заныла, что Киев ей надоел, что она обошла все музеи, была на всех выставках, что в театре они были всего два раза – Диме все некогда, – поэтому она уезжает домой: сидеть в четырех стенах она не намерена. Уехав, Лена во время телефонных разговоров шутила, что разлука им только на пользу: ожидание встречи и все такое, но хорошо бы жить вместе. В итоге через полгода купили в Киеве квартиру, чтобы не выбрасывать деньги на съемную и потому, что это разумная инвестиция. Квартиру нашли быстро – в новой высотке недалеко от офиса, пять минут на машине, если без пробок, но пробки были всегда. Если пешком – то десять минут наискосок, дворами, по тихим зеленым улочкам. Кредит взяли в гривне. Предлагали в валюте на более выгодных условиях, но Дима никогда не шел на это: валюта – дама капризная, подорожает и оставит без штанов.
После завершения ремонта они первый раз поссорились по-крупному – она заподозрила, что Дима не собирается возвращаться домой, хотя и подчеркивает, что Киев для него чужой, а Харьков – лучший город на планете. Он сейчас на крыльях полетел бы, только вот загвоздка – некому доверить разросшееся хозяйство. Нет подходящего специалиста – и все тут! А потом начался Майдан и Дима отправил жену домой. И запретил приезжать.
Она звонила и плакала. Он терпел. Потому что жалел.
* * *
Дмитрий проехал один квартал и остановился. Ничего, на работе подождут, а он посидит и покурит. Но сигарета нервы не успокоит, это всего-навсего хватательный рефлекс. Тогда зачем курить? Ответа нет, как нет ответа на вопрос, зачем он бежит от Лены, вместо того чтобы быть рядом: она же беременна. Не первый раз, а шестой. Из них два последних раза – экстракорпоральное оплодотворение. Лена не хотела искусственно – хотела естественным путем, но врачи настояли, и она согласилась.
Он тоже согласился.
Зачем? Ведь ему уже ничего не хочется. А может, хочется, но не с Леной?
Ответ на эти вопросы был. Он не давал уснуть. А если Дима и засыпал, то только до половины четвертого. Он честно признавался себе, зачем все это делает. Потому что все еще любит Настю, и эта любовь так же сильна, как и четверть века назад. Он ничего не забыл, ни одной минуты из тех четырех дней, самых счастливых в его жизни. Он даже ночи помнил, потому что почти не спал. Ему казалось, что все время горит яркий свет, будто включили тысячу хрустальных люстр. И сердце стучало как бешеное. Он помнил всех, кого встречал, они казались такими симпатичными – и дежурная на переговорном пункте, и продавец цветов на базаре, и даже комендант корпуса… Он помнил, с кем говорил, о чем думал, какая была погода. Помнил запахи, цвета, помнил глаза Насти, серо-голубые, помнил улыбку, жесты, смех, походку. Он помнил все, будто появился в этом мире только затем, чтобы прожить эти четыре дня, потому что до этого не жил. И после этого тоже не жил. Он тысячи раз прокручивал в голове последнее утро, последнюю встречу и каждый раз размышлял, что же надо было сказать Насте, чтобы она осталась с ним.
