В ванной у дяди Эйно я сперва помылся под горячей водой, которая текла прямо из крана в стене – событие! – а потом он посолил воду, и мы играли в кораблекрушение, вода, раз соленая, стала морем, мыльная пена из настоящего шампуня для ванн изображала айсберги, а мыльницы – пироги дикарей. На ночь дядя Эйно читал мне сказки. Утром он ушел на работу, а меня развлекали его сыновья Аеша и Миша. Аеша учил меня клеить самолет по схеме из журнала, а Миша – решать примеры. Леша был старше меня на четырнадцать лет, а Миша – на одиннадцать. Их мама, тетя Эйла, кормила нас обедом, завтраком и ужином, и я блаженствовал пять дней, не зная, что меня отделяют от горя всего-навсего пол и потолок…
Уже потом меня отвезли на кладбище, и я увидел могилу с бабушкиным именем на красной тумбочке. Я страшно заплакал, и только папа сумел успокоить меня, шепнув на ухо: «Об этом никто не должен знать!» Я не стал спрашивать почему, а просто поверил. Но лучше не будем сейчас вспоминать этот страшный день.
Дядя Эйно пользовался своей газовой колонкой не так уж и безмятежно – ему часто на каких-то собраниях задавали вопрос, отчего это у него есть, а у всех нет?
Но человека, который повидал в жизни столько, собранием не напугаешь. Даже в самолете однажды его спросили, как это у него в салоне с собой финский огромный нож, так он показал закон, по которому оружие имеет право носить всякий гражданин, если оно является деталью национального костюма. И предъявил паспорт, где было черным по белому написано, что он финн. И его, и нож оставили в покое. Так что собрание – чепуха. Висел водогрей, и висел себе, работал исправно, и на кухне у дяди Эйно была идеальная чистота. Как, впрочем, и везде.
Но чему не мог воспротивиться даже дядя Эйно, так это прогрессу коммунального хозяйства. В городе построили теплоцентраль, ТЭЦ, – и вскоре в нашем доме по плану должна была у всех без исключения появиться горячая вода.
Особенно в это никто не верил, и поэтому все пришли в сильнейшее возбуждение, когда на дверях подъездов появилось объявление с требованием «обеспечить доступ для комиссии по проведению гв». Ехидные старушки приговаривали, что у них и своего «гв» в квартире достаточно, другие отвечали, что вот им-то и подчистят квартирки в первую очередь. Посмеялись – и всё, тем более что в назначенный день никто и не вздумал прийти.
Зато через неделю в дом явились тетка с тетрадью и мужчина в синей шляпе. Тетка делала пометки в таблице, нацарапанной шариковой ручкой, а мужчина командным голосом объявлял: «Так! Холодильник из коридора убрать! Книжные полки убрать! Обувь убрать! Вешалки убрать!» А на вопрос, зачем это все делать, возмущенно кричал: «А как мы вам трубы для “гэвэ” проводить будем? А?» Следом шли двое бугаев, которые ломали «титаны» – похожие на сардельку емкости с чугунной печкой внизу. Раньше, чтобы помыться, нужно было идти в подвал, там в «сарае» – отгороженной клетушке – хранились запасы дров. До этого дня мы с соседом дядей Володей ходили с сумками в подвал, набирали там дровишек, и по субботам можно было вымыться в ванне. Теперь у нас даже забрали ключи от подвалов. Зачем – не знаю, но бомжи там поселились уже дня через три.
И в тот же день явились неприятно пахнущие грязные люди с инструментами и книжечками «Горгаз». Как труп, вынесли они газовую колонку дяди Эйно и швырнули в машину. Машина уехала со двора, исчез человек в шляпе, дама с тетрадкой. Дядя Эйно, вздохнув, нагрел ведро горячей воды и вымыл в своей квартире кухню, коридор, а в подъезде – лестницу. Он очень не любил беспорядка и грязи.
Банная весна
В субботу уроки кончались в час десять, и в половине второго я уже был дома. В это время папа собирал чистое белье, полотенца, мочалки из лыка, мыло в мыльнице, несколько газет потолще. Мы собирались в баню.
Как-то мы простояли минут сорок в очереди за немецким кремом для бритья «Флорена», с красной полосой на тюбике. Такой крем без полосы был в свободной продаже, то есть без очереди. Но за кремом с полоской бились в закоулках магазина «Северянка» даже женщины, что неожиданно. Я бы сказал, особенно женщины. Но вы не то подумали, тогда эта мода, говорят, еще не была распространена широко. На красной полоске было написано: «С экстрактом кукурузы». Считалось, что такой крем полезен для волос. Давали по три тюбика в руки. Я сбегал через дорогу, словил еще пацанов со двора, и мы взяли двенадцать штук, каждому из помощников вручив честно по тюбику за участие.
Голову полагалось сначала мыть мылом, а приятно пахнущей «Флореной» только на второй раз. И уж тем более только на второй раз мыли голову шампунем «Волна» – бешеный дефицит! Сравнить можно было только с иранским стиральным порошком голубого цвета. Потом, когда в Иране произошла революция, порошок исчез вместе с шахом Резой Пехлеви.
Но вот все готово, и мы выходим из дома, прогуливаемся пешочком до бани и встаем в очередь. В очереди можно было простоять от часа до двух. Тут надо объяснить, чем очередь в баню принципиально отличается от очереди за продуктами, промтоварами и очереди в кинотеатр. За продуктами пристроиться к знакомым практически невозможно. Армия старух поднимет восстание. Зазевавшихся детей пихают перед собой и берут на их голову полагающуюся по норме в одни руки лишнюю пачку масла (пока оно было без талонов, то есть года до семьдесят пятого), две бутылки сливок и пару кефира. За вещами очередь была демократичнее – ясно, что старушки стоят в очереди за джинсами не для себя (джинсы тех времен – история особая, к американскому стандарту не имеющая отношения, это были мерзкие дерюжные штанцы, носить их считалось не в падлу только на сельхозработы). Такую очередь занимали и сразу мчались звонить из автомата домой или соседям, если у самих не было телефона…
Лучшая очередь – это очередь в кино. Если увидел знакомого, сразу толпись к нему – почему-то сидеть в кинозале рядом со знакомыми считалось можно и вежливо и никто не протестовал. А вот в бане… У каждого места был номер, и мы с папой нередко оказывались в разных концах холодного предбанника, но я был маленький, и мы вполне умещались на одной деревянной скамейке с двумя крючками для одежды.
Найдя в бане место (каменный стол с желобками, как в покойницкой, но коротенький), нужно было отловить освободившуюся шайку, помыть ее в горячей воде из крана, облить горячей водой свое место и застолбить его, положив мыльницу и пакет с мочалкой. Шампунь и «Флорену» следовало доставать в последний момент, чтобы не искушать никого украсть или просто помыться на халяву.
Парилка… О! Вот для чего шли сюда все. Вот почему в банной очереди мог оказаться и работяга с тракторного завода, и какой-нибудь замминистра (у нас ведь не область, а республика, так что и министры свои есть) или даже секретарь райкома! Пар, лечебный, согревающий тело и душу, оставляющий на выходе из парилки приятное изнеможение, шайка холодной воды на голову – и ты еще блаженнее садишься на краешек своей скамейки и минутку молчишь… Тут нельзя было ни материться, ни тем более скандалить. Баня – священный клуб, где все равноправны и обнажены, где не скроешь от моющихся сограждан ни следов операций на теле, ни тюремных наколок, ни чрезмерной упитанности, ни болезненной худобы… Все равны в голом виде, никого не отвезут в парилку или под душ персональная «Волга» или частные «жигули»… Здесь не скроешь правды, но рассказанный тут анекдот про Брежнева не попадает в намыленные уши стукачей. То есть попадает, конечно. Но думать об этом не хочется… Даже самим стукачам.
