«Через несколько дней мы начнем наступление на Роуз Лон. Я не могу предотвратить нападение, но могу уберечь тебя и ее светлость в безопасном месте. Не берите с собой ничего, что затруднило бы путешествие, и завтра вечером до наступления темноты ждите в устье реки, позади дома. Я не смогу увидеться с тобой, но у меня есть слуга, которому можно доверять, он поможет вам устроиться и позаботится о вас, пока я не смогу прийти».
Юдит подняла глаза на мать, потом медленно, будто вынужденно, передала ей письмо. Леди Энн быстро пробежала его глазами, подошла к камину и бросила письмо в огонь. Потом повернулась к дочери.
— Ну? — произнесла она наконец.
Юдит непроизвольно бросилась к ней: О мадам, мы должны пойти. Если мы останемся здесь, нас могут убить! Он уведет нас туда, где мы будем в безопасности!
— Я не намерена оставлять свой дом в такое время. И уж подавно не хочу принимать защиту от противника.
Она холодно взглянула на Юдит, глаза леди Энн отражали гордость, несокрушимость, жестокость.
— Делай свой выбор, Юдит, но подумай хорошенько, ибо если ты согласишься с предложением, я скажу отцу, что тебя взяли в плен. Мы никогда больше не увидим тебя.
На мгновение у Юдит возникло острое желание рассказать матери обо всем. Ах, если бы только она могла объяснить, заставить ее понять, как сильно они любят друг друга, что для нее просто невозможно отказаться от такой любви лишь потому, что Англия воюет. Но, поглядев в глаза леди Энн, она поняла, что мать никогда не поймет ее и что ответом будет презрение и проклятие. Ей надо принимать решение и ничего не объяснять.
Итак, захватив с собой только одно платье и немного драгоценностей, Юдит покинула Роуз Лон. В сопровождении слуги Джона она бежала весь день и к утру следующего дня оказалась в фермерском доме в графстве Эссекс, неподалеку от территории парламентариев. Там ее представили Саре и Мэттью Гудгрумам как Юдит Сент-Клер, жену Джона Сент-Клера, бежавшую из дома из-за ссоры между ее семьей и семьей мужа. Сара поняла, что Юдит из благородных, но не знала ее титула, а Юдит, как велел Джон, ничего больше ей не говорила. Когда война окончится и Джон приедет за ней, они все расскажут. А тем временем Сара познакомила Юдит с жителями деревни, представляя ее как свою сестру, которая приехала жить к ней из-за того, что на ферму ее мужа напали враги.
В характере Сары Гудгрум ощущалось что-то такое, что придавало Юдит уверенность и возвращало потерянную надежду на лучшее будущее. Они стали близкими подругами, и Юдит чувствовала себя счастливее, чем когда-либо прежде.
При любой возможности Джон присылал весточку, сообщал, что скоро приедет к ней. Однажды он упомянул вскользь, что Роуз Лон все еще держится. Но родители, дом, граф Рэдклифф — все это теперь казалось Юдит почти нереальным. Ее жизнь заполняли ферма, ее новые друзья и маленькая деревушка Мэригрин, мечты о Джоне, но больше всего — то крошечное существо, которое она носила в своем чреве. Теперь, когда ее тревоги остались позади, когда ее считали (да и сама она уже почти поверила этому) уважаемой замужней женщиной, счастье наполняло ее, и Юдит день ото дня хорошела. Беременность протекала спокойно, но она не могла дождаться того дня, когда родит Джону его первого сына. Ей и в голову не приходило, что может родиться девочка.
…Она начала беспокойно метаться, ощущая болезненные судороги в мышцах рук и ног. Зрение затуманилось, будто она смотрела сквозь воду. Она не знала, сколько прошло времени. Сара по-прежнему разминала ей живот опытными сильными пальцами.
«Я должна попросить ее остановиться, — сквозь дрему подумала Юдит. — Ведь Сара так устала».
Она услышала, что ребенок снова заплакал, и вспомнила, что это девочка. «Я ведь даже не придумала ей имени. Как же мне назвать ее? Юдит — или Анна — или, может быть, Сара?»
И тогда она тихо сказала:
— Сара, я думаю назвать ее Эмбер[3]— у нее такие же янтарные глаза, как у отца.
Она стала осознавать, что рядом с ней люди, услышала голоса в комнате. Вот одна из женщин наклонилась и положила ей на лоб теплую влажную салфетку и при этом сняла остывшую. Юдит покрыли несколькими одеялами, но ее все равно знобило. В ушах стоял звон, и опять накатилось головокружение, опять ее куда-то уносил водоворот, вверх и все дальше отсюда, пока она не погрузилась в серое марево, а голоса не превратились в чуть слышное бормотанье.
Юдит чуть шевельнулась, стараясь унять боль в ногах, когда Сара вдруг закрыла лицо руками и зарыдала. В то же мгновение другая женщина нагнулась и стала массировать тело Юдит.
— Сара, пожалуйста, Сара, — прошептала Юдит, испытывая жалость к ней.
Очень медленно и с большим трудом Юдит вытащила руку из-под одеяла и поднесла к ее лицу: ладонь и пальцы были испачканы свежей кровью. Секунду она глядела в недоумении, а потом поняла, почему ей было так покойно лежать, будто в теплой ванне. Глаза расширились от ужаса, она крикнула резко и протестующе:
— Сара!
Сара упала на колени, ее лицо исказилось от горя.
— Сара! Сара, помоги мне! Я не хочу умирать!
Женщины плакали в голос, но Сара, пересиливая себя, улыбнулась ей:
— Ничего, Юдит, ничего страшного. Не бойся. Немного крови — это пустяки.
Однако в следующее мгновение, не в силах больше сдерживаться, Сара с болью и отчаянием разрыдалась.
Несколько секунд Юдит смотрела на ее склоненную голову и вздрагивающие от рыданий плечи. «Мне нельзя, нельзя умирать! — думала она. — Нельзя! Я не хочу умирать! Я хочу жить!»
Потом она начала медленно уплывать в какой-то теплый, приятный мир, где нет страха перед смертью, где они с Джоном снова будут вместе. Она ничего не видела, глаза закрылись, и звон в ушах заглушил все другие звуки. Она больше не боролась, она так невыносимо устала, что уходила мирно и охотно, и ее радовало это облегчение. И тут неожиданно она снова услышала ясный и громкий звук — крик ее дочери. Крик повторялся снова и снова, но с каждым разом все слабее, пока не пропал вовсе.
Она попыталась еще раз позвать Сару, попросить о помощи, потребовать помощи: «Сара! Сара! Не дай мне умереть!» Но она не слышала слов, она не знала даже, произнесла ли эти слова.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
1660 г.
За шестнадцать лет деревня Мэригрин совсем не изменилась, да и за последние два столетия тоже.
С севера главную улицу замыкала церковь Святой Екатерины. Она походила на доброго крестного отца. От церкви по обе стороны шли дома, наполовину деревянные, с выступающим верхним этажом, крытые соломой, золотистой поначалу и пожухлой со временем, а потом изумрудно-зеленой от мха и лишайника. Крошечные окошки заросли жимолостью и плющом. Плотную живую изгородь, отделявшую дома от дороги, давно не подстригали, и она покрылась побегами дикой розы. Высоко над изгородью можно было видеть цветы дельфиниумов и сирени, белые и пурпурные, цветущие яблони, сливы и вишни.
