— Привет, Софи!
— Привет.
Большие, голубые с золотом часы на приходской церкви звонко пробили полчаса. Она посмотрела на время: полшестого.
— Тебе надо идти, — сказала ей Ви. — Родители будут волноваться. Позвонить им?
— Нет, не надо. Они все равно думают, что я с Гасом, и… — Софи замолчала.
Бабушка погладила ее по голове.
— Ты всегда можешь вернуться, если захочешь. Она кивнула. В гостиной у Ви было очень жарко и пахло выпечкой. Софи разгадала семь слов для Дэна, и тот искренне восхищался ее познаниями. Впрочем, его было легко удивить. Софи даже почувствовала себя обманщицей. На прощание Дэн сказал ей: «Благослови тебя Бог», а она подумала, что не заслуживает благословения.
Тучи сгущались над городом, мягкой темной крышкой накрывая трубы и башни. Скоро пойдет дождь, и улитки опять начнут свой неспешный путь к бархатцам Дэна Брэдшоу. Софи глубоко вдохнула, будто перед прыжком в воду, и уверенно зашагала к Хай-Плейс.
Когда она открыла ворота, которые Фергус специально заказывал кузнецу, первая большая теплая капля разбилась о ее плечо. Ворота с лязгом затворились. Пока Софи бежала ко входу, капли падали ей на плечи и голову, огромные, точно их отливали половником. Стеклянная дверь на кухню была открыта и приперта старым камнем с высеченным на нем листиком (Джина нашла его в саду). На кухне было чисто и прибрано, записка лежала ровно на том же месте, где Софи ее и оставила: на столе под горшком розовой герани.
Софи закрыла дверь и прислушалась. Тишина.
— Привет! — на всякий случай крикнула она.
Никто не ответил. Она прошла через кухню и полюбовалась своим волнистым попугайчиком, два года назад выигранным на Уиттингборнской ярмарке. Временами он оживленно болтал со своим отражением в крошечном зеркальце, однако сейчас спал или же глубоко о чем-то задумался. Глазки на желто-зеленой голове ровным счетом ничего не видели.
— Куда они подевались? — спросила Софи, легонько толкнув клетку. Птица не откликнулась. Тогда Софи вышла в коридор, всегда темный из-за деревянных панелей на стенах, а в такую мрачную погоду особенно. В гостиной без света сидел отец. Он еще не переоделся после вечеринки. Этот летний костюм они купили ему в Венеции, когда на две ночи остановились в Виченце. Фергус не читал и вообще ничего не делал. Просто сидел.
— Привет, — сказала Софи, держась за дверной косяк.
Он поднял глаза.
— Привет, Софи. — Фергус, хотя и нежно любил дочь, никогда не называл ее «дорогой» или «милой». Он протянул было к ней руки, но потом передумал. — Я как раз тебя жду.
ГЛАВА 2
В скверно отпечатанном путеводителе по Уиттингборну, который можно бесплатно получить в городском туристическом бюро, «Би-Хаус» значится в списке «зданий, представляющих исторический интерес». Надо сказать, что интересен он был не столько в историческом плане, сколько своей атмосферой. Его так часто достраивали и подправляли, что теперь он создавал впечатление обжитости и в то же время крайней непрактичности. Гости, петляя по немыслимым изгибам коридоров, восхищались необычной архитектурой здания, однако мысленно благодарили Бога, что им не нужно делать здесь уборку или чинить крышу. Потом они брали буклетики со стойки и выходили в сад, чтобы взглянуть на пчелиные ульи.
Именно благодаря ульям дом получил свое название и место в путеводителе. Длинный сад с востока прикрывала древняя кирпичная стена, поддерживающая фруктовые деревья. Давным-давно хозяева высекли в ней ниши, достаточно глубокие и широкие для соломенных или плетеных ульев — так говорилось в буклете. У каждого улья была выступающая прилетная доска, а восточную стену выбрали с тем умыслом, чтобы утреннее солнце пораньше будило пчел. Хилари Вуд, мама Гаса, несколько раз пыталась заманить пчел в эти древние жилища, но те всегда выбирали современные, выкрашенные белой краской ульи-домики, построенные близ рапсовых полей.
В столовой «Би-Хауса» висело несколько исторических документов в рамках, например, фрагмент завещания Адама Каллинджа, который в 1407 году передал всех пчел церковным старостам Уиттингборна, «с тем чтобы в церкви каждый день горело три свечи…». Другой документ был частью описи, выполненной более поздним владельцем — в конце XVI века ему, помимо прочего, принадлежало «восемь пчелиных fatte общей стоимостью шестнадцать шиллингов». «Fatte, — говорилось в записке, пришпиленной к стене, — это пчелиный улей в хорошем состоянии». Еще более поздний обитатель дома, жилец, оставил запись о том, что уплатил всю ренту исключительно выручкой с меда и воска. В постскриптуме он увещевал будущих пчеловодов: «Да будут ваши ульи лучше слишком малы, нежели слишком велики, ибо последние пагубны для роста числа пчел».
По сути, именно из-за этих трудолюбивых насекомых дом и решили превратить в гостиницу. Что-то уютное и домашнее было в пчелах, а сочетание их привлекательности и интересной истории дома навело Лоренса и Хилари на мысль, что выбор за них уже сделан. В конце концов им было по двадцать с небольшим, они еще даже не поженились, а Лоренс мечтал объездить весь мир, после чего, вероятно, стать архитектором. Или изготовителем мебели. Словом, иметь отношение к дизайну. И тут им пришло письмо с Тауэр-стрит, от адвокатов Эскью и Пейна, в котором говорилось, что Эрнест Гаррисон (он много лет тщетно пытался обучить Лоренса и его однокашников латыни и греческому) оставил Лоренсу в наследство «Би-Хаус». Здание оказалось в плохом состоянии, однако в летние месяцы его вполне можно было выгодно продать.
— Вот и продам, — решил Лоренс, уже представляя путешествие в Австралию и открытый «форд-мустанг».
— Нельзя, — возразила Хилари. — Хотя бы подумай сначала. Он ведь оставил дом тебе.
— Интересно — почему?
Хилари немного помолчала и ответила:
— Видимо, больше было некому.
Лоренс вспомнил свою классную комнату, напичканную подростками, которые, в свою очередь, были напичканы гормонами и едва высиживали уроки старого Гаррисона. На его занятиях всегда было невыносимо скучно, читать телефонный справочник Уиттингборна — и то веселее. Одетый в ветхие светло-серые или коричневые костюмы, старик бессвязно и нудно разглагольствовал о мифах, сражениях и поэмах, будто снова и снова перечитывал какие-то длинные списки. И все же Лоренс чувствовал за скукой и невнятицей нечто важное — объяснить это он не мог ни себе, ни друзьям. Лоренс отчетливо запомнил два его урока. Однажды старый Гаррисон заявил, что нет на свете более страшного произведения, чем «Илиада». В другой раз он сказал, что по-настоящему великие творения всегда губительны. Лоренс украдкой записал его слова, а Гаррисон заметил: его глаза за мутными линзами очков на миг блеснули. Могло ли это юношеское восхищение не самой оригинальной фразой привести к тому, что старик завещал ученику полуразрушенный дом со старинным подвалом, милями картонных перегородок и пчелиными ульями?
К тому времени Хилари уже два года изучала медицину в лондонской больнице Гая. Они познакомились на новогодней вечеринке, которую устраивал в фулхэмской квартире их общий друг. Хилари была там единственной девушкой в очках, и, когда после полуночи Лоренс в приливе хмельной нежности попытался их снять, она отбросила его руку со словами: «Вот негодяй!» — и спешно покинула вечеринку. На следующий день, потратив несколько часов на утомительные поиски, Лоренс ее нашел. Она снимала комнату в Ламбете и сидела на кровати, для тепла надев зеленую вязаную шапку: изучала фотографии человеческого уха. А через год Эрнест Гаррисон завещал Лоренсу «Би-Хаус».
