Она стойко выдержала занятие до конца, а по дороге домой — Глория была довольная и вдохновленная, Брук — подавленная увиденным — позволила себе несмело усомниться в уместности применения гордого звания «студия актерского мастерства» к замызганной полуподвальной комнатушке и в преподавательских способностях Жана-Мари Бриссара. Но даже эта слабая попытка мгновенно раздула тайфун возмущения. Брук еще долго потом сожалела, что не сумела сдержаться.
Как смеет Брук сомневаться в этом величайшем человеке?! Разве она не видит этого блеска, этой непосредственности, этого величайшего гения? Нет, она, Брук, просто не в состоянии разглядеть всего этого в Жан-Мари Бриссаре, и все потому, что она отсталое, ограниченное существо, которое только и может, что читать свои книжонки, вздыхать, лить слезы умиления и тратить время на бесплотные фантазии, и ей, как простому среднему обывателю, невозможно постигнуть всю глубину чувств, порывов и тонкую душевную организацию людей, выбравших профессию Актера. Слово «Актер» всегда произносилось только с большой буквы, и Брук неизменно изумляла эта способность Глории именно так произносить ключевые слова.
Благодарение Господу, что Брук была просто не в состоянии нагрубить в ответ, потому что обладала романтической и очень мягкой натурой и была абсолютно неконфликтным человеком. За все время, что они с Глорией дружат, они даже не поругались ни разу!
— Я буду выше твоих обвинений и этого дурацкого спора и даже постараюсь забыть то, что ты мне заявила о моей причастности к племени средних обывателей! — сказала Брук и этим остудила Глорию гораздо быстрее, чем удалось бы даже при помощи пожарного брандспойта.
Глории пришлось ответить, что у нее тоже натура тонкая и к конфликтам она также неспособна. В итоге подруги сошлись на том, что Брук больше не станет посещать занятия в студии и придержит свое мнение при себе, а Глория взамен перестанет донимать ее дифирамбами. Уж теперь Брук не осмелится озвучивать свое мнение ни за какие коврижки! Даже за миллион долларов! Во-первых, учитывая темперамент Глории, это просто опасно, а во-вторых, в общем-то несправедливо. Ведь лучшая подруга не навязывает ей собственного мнения, так почему Брук позволяет себе учить Лори и делать ей замечания?
— Куда ты отправишься сегодня? — Глория закончила с макияжем и рассеянно кидала в сумочку всевозможные дамские мелочи.
Брук так углубилась в собственные размышления, что не сразу сообразила, о чем Глория спрашивает.
— О, прости, я слегка задумалась…
— Я уже вижу, — с легкой ехидцей проронила Глория. — Так что ты собираешься делать сегодня?
— Пока не знаю… — Брук рассеянно обозрела стену перед собой. — Вообще-то я планировала отправиться в Центр Жоржа Помпиду, а потом немного прогуляться.
— Будь осторожна, на площади всегда уйма народу, — тут же озабоченно предупредила Глория. — И в толчее всегда снуют карманные воришки.
— Я буду предельно осторожна, — пообещала Брук.
— И не забудь взять зонт, — посоветовала Глория. — Синоптики обещали дождь.
— Постараюсь не забыть, — ответила Брук, которая по приезде в Париж не только гораздо чаще витала в облаках, но к тому же стала рассеянней вдвое больше обычного.
— Ладно, мне пора. Желаю хорошо провести время. До вечера, Брук.
— Пока, Глория…
Глория махнула рукой и упорхнула, а Брук еще некоторое время лежала, а потом медленно поднялась и потянулась. Брук хотелось как можно более полно запомнить это ощущение неторопливости, размеренности и свободы, когда не нужно никуда спешить, а просто наслаждаться жизнью. Через две недели парижские каникулы закончатся, жизнь снова пустится в галоп, навалятся прежние проблемы… Но останется приятно щемящее чувство романтичности и окрыленности и горьковатый привкус расставания, словно витающий в воздухе запах приближающейся весны…
Брук схватила блокнот и записала последнюю фразу, чтобы вечером прочитать ее Глории. Блокнот тоже подходил к концу, как и парижские каникулы: он был заполнен аналогичными фразами, напротив которых на полях стояли пометки Глории с комментариями. Может быть, когда-нибудь Брук и решится написать что-то изысканное и легкое, куда обязательно войдут эти фразы. А может быть, приехав домой, она забудет про этот блокнот и найдет его через несколько лет и снова окунется в воспоминания этих дней…
Плавное течение мыслей Брук было грубо нарушено грохотом, раздавшимся за тонкой стеной. Что ж, и существование в Париже не лишено некоторых несовершенств!.. Вслед за грохотом раздалась целая очередь изысканных выражений нецензурного характера. Не иначе как соседи — мать и сын-подросток — снова что-то не поделили. В прошлый раз причиной раздора стала разбитая сыном ваза, а сейчас, судя по накалу эмоций, сын-растяпа умудрился — ни больше ни меньше! — переколотить всю посуду в доме.
Из собственного печального опыта Брук было известно, что скандал мог продолжаться часами и в него могли быть вовлечены ближайшие соседи, в число которых входила и Брук. В прошлый раз Глории подозрительно быстро удалось утихомирить парочку. Но, к сожалению, Брук не обладала ни твердостью, ни решительностью, ни другими очень полезными качествами своей подруги. Поэтому Брук со всей поспешностью пришлось принять единственно правильное в данной ситуации решение: бежать! Что она и осуществила со всей возможной поспешностью.
Девушка выскользнула из квартиры, заперла дверь и легко сбежала по деревянной лестнице. И только на тротуаре вдруг вспомнила о наказе Глории взять зонт. На этот раз синоптики оказались правы: на город наползала огромная сизая туча. Воздух был ощутимо тяжел и влажен, а набрякшие небеса вот-вот грозились разверзнуться…
Брук торопливо направилась к автобусной остановке. Резкие порывы ветра накинулись на нее на полпути, парашютом вздув подол платья, и тут же стали падать первые тяжелые капли. Придерживая платье одной рукой, а растрепавшиеся волосы другой, девушка бегом бросилась к автобусной остановке. Едва она оказалась под крышей, как хлынули щедрые потоки. Тяжелые капли барабанили по прозрачной пластиковой крыше и стекали мутными ручейками, образуя на тротуаре стремительно разрастающиеся лужи, а Брук зачарованно смотрела, как несутся тяжелые от дождя лохматые куски туч. На Париж падали потоки — почти что водопады — теплого летнего ливня, смывая пыль и усталость с огромного человеческого муравейника, прибивая подросшую траву на газонах, омывая старинный лик, чтобы, освеженный, он засиял обновленной красотой.
К тому времени как к остановке подъехал автобус, ливень превратился в мелкий дождь, знаменующий завершающую фазу нагрянувшей непогоды. Туча устало отползала, подволакивая разрозненные ватные куски сизого шлейфа, отряхивала остатки воды, заставляя мостовую коротко вскипать дождевыми пузырями. А через пять минут уже вовсю сияло солнце. Капризная, высокомерная и ветреная погода показала зубки, напомнив, кто на самом деле здесь главный, и стремительно унеслась, взбодрив пыльный город.
Брук смотрела в окно автобуса на убегающие назад дома, на прохожих, на туманные струйки испаряющейся воды, кое-где поднимающиеся от горячего асфальта, и улыбалась. Улыбалась без видимой причины, просто так, потому что на душе было легко и бесшабашно радостно…
