— Понимаю, но…
— Девочки! — воскликнула учительница по истории. — Александра, Елена, пойдите за дверь поговорите, сколько же можно вас перекрикивать!
— Простите, — заливаясь краской, Лена уткнулась в учебник и и чуть слышно прошептала: — Козлиха.
Уроки закончились, Саша ждала, пока возле школы соберутся все, с кем она обычно ходила домой. Лена облокотилась на перила и судорожно листала записную книжку, Генка по прозвищу Толстик смотрел в небо, откуда сыпал противный мелкий дождь, а рассерженная чем-то Анфиса спорила с какой-то девчонкой из параллельного класса. Не хватало только Валеры и двух братьев Орловых, которые уехали на недельку за границу с родителями.
Саша повыше подняла зонтик, чтобы как следует видеть всех, кто выходит из школы.
— Ну, где этот Валера, мы тут что, до ночи стоять должны! — возмутилась Анфиса, поправляя выбившиеся из-под модного берета пепельные локоны.
— Да ща придет, — бросил Толстик, — он к классухе побежал, ей, как всегда, что-то там понадобилось.
Анфиса сморщилась, и без того не шибко красивое лицо ее стало походить на засушенный до безобразия персик. Саша хотела сказать подружке, что ей не идет так морщиться, но пока решила ее не трогать. Анфиса явно хотела с кем-нибудь сцепиться. И этот кто-нибудь ей подвернулся. Открылась дверь — вышел Шаравин. Он быстро огляделся, поднял воротник джинсовки на меху, какие уже давно никто не носил, втянул голову в плечи и торопливо зашагал к школьным воротам.
— Эй, Шарик! — крикнула Анфиса.
Он остановился.
— Может, тебе зонтик дать, а то модную куртку намочишь! — предложила девушка, звонко расхохотавшись.
Саша мстительно поддержала подружку, засмеялась.
— Где ты только купил такой раритетище? — выдохнула она.
— Да ладно вам, — встрял Толстик, — каждый волен одеваться во что ему хочется, даже если это куртка наших прадедов! Уважайте выбор Шарика, а то накажу! — Генка хлопнул в ладоши и присоединился к их смеху.
Вышел, наконец, Валера — самый красивый мальчик в восьмых классах. В расстегнутой кожаной куртке, как обычно с растрепанными, чуть вьющимися каштановыми волосами, он сразу же оценил ситуацию и остроумно выдал:
— Если бы я был Сашей Зверевым, то сказал бы: «Звезда в шоке».
Все умолки в ожидании реакции, но ее не последовало, Миша с непроницаемым видом лишь спросил:
— Еще что-то?
— Ой, иди, Шаравин, — отмахнулась Анфиса, — дурак какой-то деревянный!
Не принимавшая участия в их нападках Лена захлопнула записную книжку и проворчала:
— Пошли, пока Анфиска еще на кого-нибудь не накинулась.
Миша ушел, а Толстик заявил:
— Не нравится мне этот парень, на сумасшедшего похож, вот я вчера репортаж смотрел…
— Хватит! — в один голос заорали на него Лена с Анфисой.
Гена обиженно умолк.
— Ну и фиг с вами!
Саша взяла Валеру под руку и чуть отстала от остальных.
— Встретимся сегодня? — взволнованно спросил парень.
— Может быть, — уклончиво ответила она.
Ответ его не устроил, она заметила это по сошедшимся на переносице бровям.
— А почему так неопределенно? — с ноткой возмущения произнес он, подозрительно косясь на нее.
Она терпеть не могла, когда ее пытались заставить давать обещания и принуждали к чему-то, поэтому резче, чем собиралась, Саша бросила:
— Помимо тебя, у меня есть и дела.
— Какие же это?
— Разные.
Валера разочарованно цокнул языком и буркнул:
— Как знаешь.
Обиженного безразличия она так же не переваривала, но от упреков воздержалась. Лена, которая жила в одном доме с Толстиком, распрощалась, условившись с ней, как обычно, созвониться, Анфиса же подождала, пока Саша холодно попрощается с Валерой, чтобы не идти домой в одиночестве.
Саша еще издалека увидела одетую как пугало сестру, поэтому быстро влетела в парадную, понадеявшись, что Маша ее не увидела. Да и куда ей, ведь рядом, по обычаю, шли какие-то бездомные псины и сестру не волновало ничего на свете, кроме этих больных грязных существ.
Дома Саша первым делом подошла в своей комнате к окну, где стояла большая высокая клетка с ее любимым попугаем.
— Привет, Маркус, — поприветствовала она покачивающуюся на жердочке птицу. Попугай спрыгнул с жердочки и забрался по прутьям клетки на самый верх.
— Са-шенька… Са-шенька… — заголосил Маркус, просовывая большой клюв между прутьями. Этого длиннохвостого сине-желтого ара ей подарили родители на пятилетие. Они, конечно, хотели, чтобы Маша тоже играла с попугаем, но Саша никому не позволяла с ним общаться — это был только ее любимец.
— Как ты тут? — открывая дверцу и позволяя Маркусу выбраться из клетки по своей руке, ласково спросила она.
Попугай взобрался к ней на плечо и прижался клювом к щеке. Так он показывал свою любовь. Она души в нем не чаяла, не могла надолго уходить из дома, боясь, что Маркус заскучает, все карманные деньги тратила на него. Чего только не было в огромной клетке с нее ростом: лазилки, качели, растения, самая настоящая коряга, удобные кормушки, несколько поилок, зеркала, в которые так любил глядеться Маркус, купалка, где он с удовольствием плескался, множество подвешенных блестящих шариков, игрушек, даже красивый домик с белыми окошечками. Эту клетку несколько лет назад ей привез дядя из-за границы, пришлось вынести из комнаты кресло, чтобы уместить ее возле окна, откуда открывался попугаю вид на их дворик. На дно клетки она насыпала морской песок с запахом лимона или мяты, а стену поклеила фотообоями с изображением джунглей, чтобы любимец хоть немножко мог почувствовать себя в своей стихии. Для этого же на полу в большой кадке росла пальма, а по шкафам расставлены горшки с цветами. На полке над столом стояло множество книг о том, как нужно ухаживать за попугаями, а с люстры свисали качели со съедобной жердочкой.
— Са-шенька, — повторил Маркус, топчась у нее на плече.
Саша погладила попугая по белой в черную крапинку щечке.
— Хороший мой, — проворковала она, швыряя на кровать сумочку, — ну рассказывай, чем занимался?
Попугай смотрел на нее не мигая.
— Чем Маркус занимался? На качельках качался, да?
Маркус открыл клюв, издал журчащий звук и выговорил:
— Летал… да… летал, Са-шнька. Хорошая пти-ца… летал.
Она рассмеялась. Ей долго не удавалось научить его говорить, но постепенно он заговорил. Сперва, около года, говорил одно единственное слово «сыр», а потом к нему прибавились и другие: «кот», «рис», «рот». Ее имя он начал четко произносить лишь спустя четыре года, а свое через шесть. Теперь он уже знал много слов и любил поговорить, с ней или с телевизором.
