Однако она произнесла:
— Да, доктор, по крайней мере сотни,
а может быть, и еще больше!
Она почувствовала, как что-то стало давить ей на грудь:
атмосфера в комнате,
множество тяжелых фолиантов,
содержимое банок,
все!
Частицы пыли опускались и поднимались в лучах света, она замолчала, но потом снова заговорила,
изумленная тем облегчением, которое испытала, начав свою исповедь:
— Иногда мне кажется, что они размножились,
особенно по вечерам, как только я напьюсь чаю и чувствую, как жар расходится по телу, или когда я нагибаюсь и кровь приливает к голове, или если я в городе встречаю мужчину в цилиндре, — давление становится почти невыносимым!
Она еще некоторое время полежала, размышляя об этих странных ощущениях, которые наполняли ее в любой момент, когда различные видения, запахи, картины поднимались из исторических глубин ее души.
Тут ее настиг голос доктора Дрейфа, исходящий из затхлой комнаты, в темном большом доме, на улице под названием Скоптофильская.
— Гм-мм… когда точно вы начали чувствовать все это?
Женщина вздохнула.
Давление на грудь еще несколько увеличилось.
— На самом деле, если хорошо подумать, так более или менее было всегда,
даже когда я была совсем маленькой,
да, да, теперь я вспомнила,
тогда тоже так было,
совершенно то же самое,
даже когда я пряталась в траве за домом дядюшки Кирилла в Васиче, даже тогда разные, огромные бытия и судьбы сотрясали мое едва достигшее семилетнего возраста женское тело,
а в годы отрочества это нередко бывало так невыносимо, что у меня почти не было сил по утрам встать с постели,
случалось, я целыми днями лежала, и ничего мне не помогало,
созывали врачей со всех концов, и уж как только они меня не исследовали, однако никто из них не нашел у меня ни малейших признаков болезни!
Дрейф молча кивал с серьезным видом.
— Редкостное состояние,
но ничуть не особенное, так и знайте,
такое случается практически с каждой женщиной в какой-то момент ее жизни,
чаще всего в связи с перенапряжением или во время кипучего, мучительного и очень серьезного переворота — отрочества.
На самом деле он лгал,
ибо никогда ранее в течение всей своей тридцатилетней практики психиатра он не сталкивался с подобным случаем.
Это было нечто совершенно новое,
сенсация в медицине и психиатрии
(он почувствовал сильное возбуждение, когда внутренним зрением увидел, как после его смерти это до сих пор неизвестное состояние женщины будет названо его именем: синдром Дрейфа).
Но женщину на диване, которая постепенно тоже стала покрываться пылью, это вовсе не успокоило:
— Доктор, ведь это очень серьезно,
чтобы не сказать пугающе,
словно то, что постоянно происходит внутри меня, не позволяет мне жить такой, какая я есть,
все это нескончаемое, огромное, которое все идет, идет и идет,
и нет ему ни покоя, ни конца!
Дрейф сурово оборвал ее:
— Это понятно,
а теперь расскажите, перед тем, как мы пойдем дальше, немного более подробно о вашем физическом состоянии,
здоровы ли вы в остальном,
нет ли нарушений в матке,
не ссохлась ли она, например, как неудавшееся суфле, не вторгается ли в ваши мысли какое-нибудь облучение груди, когда вы читаете,
нет ли у вас судорог в придатках или в корнях яичников?
Женщине вдруг стало очень тяжело, она почувствовала себя усталой, все ей надоело, и комната показалось еще более затхлой, чем ранее.
Тело!
Вечно это женское тело, которое разнимают, расчленяют на мелкие куски, а потом разными способами сохраняют в банках из пожелтевшего от старости стекла в таких вот комнатах!
Тем не менее, она терпеливо ответила ему:
— Нет, ничего такого.
— И все же вас беспокоят эти проблемы…
Дрейф глубоко сморщил лоб и просмотрел свои записи о странном состоянии женщины.
— Да, словно вся история от начала до конца заполнила мое небольшое тело,
возможно, все это звучит несколько цветисто и напыщенно,
только так оно и есть, доктор,
голоса, разные существа внутри меня,
одна за другой, непрошеные, разыгрываются невероятные сцены, картины и чувства!
Дрейфа, против его воли,
все глубже и глубже затягивало в этот необъяснимый случай;
его маленькие ножки психоаналитика-специалиста по женщинам уже с трепетом вступили на ту извилистую тропинку, изгибы которой ведут в темные джунгли женской психики, к ее неизвестному ядру, где может скрываться все, что угодно, в каком угодно виде,
он почувствовал себя необыкновенно маленьким перед теми странностями, что разматывались вокруг него, когда пациентка все дальше и дальше раскрывала перед ним тайны своей психики.
— А мужские судьбы вы тоже чувствуете в себе? —
осмелился он спросить,
больше для того, чтобы немного собраться с мыслями.
Мужчины!
Ей вдруг захотелось встать, подойти к письменному столу, много раз плюнуть Дрейфу в лицо, открыть дверь и неторопливо выйти из кабинета,
но раз уж она сюда пришла
(и ради своего брата Сирила),
она продолжала лежать на диване и наконец ответила ему очень коротко,
но крайне язвительно:
— Нет, только женщины.
Между ними на мгновение повисла тишина, казавшаяся более долгой и глухой, чем была на самом деле,
стареющий женский психоаналитик, чье время рано или поздно кончится,
и молодая женщина, в которой долгое время кипят судьбы и древние, непрожитые женские жизни
(она, сама о том не ведая, в будущем откроет новую страну и ее язык).
Движимый рвением первооткрывателя, Дрейф хотел проникнуть во все закоулки этого любопытного случая и поэтому тут же спросил:
— А как далеко вы в действительности можете заглянуть в прошлое?
В голове у женщины немедленно стало пусто.
Время, подумала она.
Будто и слово и явление сами по себе были ей совершенно незнакомы.
