Профессия рудомета почиталась в Богемии уважаемой. Мужчины и женщины равно раскошеливались, чтобы полечиться пиявками. Бывая в обществе отца, Маркета всегда высоко держала голову, поскольку сама помогала ему в кровопускании, поднося красивые керамические лотки для сбора истекшей из вены пациента крови. Она не хуже отца знала извилистые тракты крови и точки пульсации. Знала, как собирают пиявок и обращаются с ними. Маркета и сама ставила бы их нуждающимся, если б только Гильдия цирюльников и хирургов дозволяла женщинам практиковать сие ремесло.
Но эта профессия была для нее закрыта – как и многие другие. Дочь богемской банщицы, Маркета была обречена и сама стать богемской банщицей – мыть горожан и доставлять удовольствие мужчинам. Ради хорошенькой банщицы разгоряченные похотью мужчины залезали в кошельки даже глубже, чем когда им требовалось пустить кровь, бросая серебряные талеры, дабы привлечь внимание красотки и направить ее ручку в нужное место.
Маркета с ужасом ждала того дня, когда и ее тоже выставят на продажу. В пятнадцать лет она уже вполне созрела, чтобы иметь покровителя и самостоятельно зарабатывать на жизнь. Более двух лет девушка отказывалась слушать мать, умолявшую ее продать свое юное тело и тем самым помочь семье. Она достигла возраста, когда ей надлежало начать развлекать гостей в бане и принимать их щедроты.
Ей едва исполнилось двенадцать, когда мужчины стали замечать ее, тиская набухавшие груди и залезая под сорочку. Она отбивалась, а одну особенно настойчивую лапу даже ошпарила кипятком. Люси тогда ущипнула дочь за руку и сказала, что она уже не ребенок, нуждающийся в защите, а женщина, которой должны восхищаться и пользоваться – за плату, разумеется.
Тогда-то Маркета и узнала, что ее роль в жизни, роль банщицы, заключается в том, чтобы поощрять одного-двух проказников, особенно когда те изрядно наберутся эля, который продавала им Люси. Ее работа – сделать их посещения «приятными».
– И что плохого в том, чтобы скрасить жизнь какому-нибудь уставшему бедолаге – пусть хотя бы в бане она станет для него чуточку более сносной? – говорила ее мать.
И что плохого в том, чтобы заработать мужскую благодарность, которая пойдет на пользу семье Пихлеров, добавляла за нее Маркета. Заработанные таким образом деньги позволяли Люси покупать на рынке свежее, сочное мясо. А еще у матери было строгое правило: дочь не должна позволять, чтобы ее лапали юнцы-ровесники, поскольку все они не имеют за душой ни гроша и выгоды от их внимания нет ровным счетом никакой.
– Они, конечно, будут тебя домогаться, но в карманах у них пусто. Только жадные руки, что тянутся к небесам, – говорила Люси, щекоча дочку под подбородком. – Пора бы тебе найти богатого покровителя. Зажиточного бюргера или купца. А еще лучше двоих – пусть бы они соперничали за твое расположение да поднимали цену.
Иногда Маркета задавалась вопросом, почему мать выбрала ее отца – да, члена гильдии, но всего лишь брадобрея, который вряд ли мог считаться бюргером. Тем не менее ее родители работали не покладая рук, стараясь, чтобы на столе был и хлеб, и эль, и даже позволяя себе время от времени мясо и откладывая на книги – для Зикмунда Пихлера. А еще отец ездил в старую столицу, Вену – ради расширения познаний в области кровопускания, – и эти поездки разоряли семейные финансы. Случались они по меньшей мере дважды в год.
Пихлер, со своей стороны, прекрасно понимал, какие требования предъявляются к семи работающим в бане женщинам. Вообще-то заведение на Влтаве принадлежало его семье на протяжении уже нескольких поколений. С Люси он познакомился, когда она пришла к его родителям еще совсем юной банщицей. Однако женился Зикмунд только после того, как убедился, что она приняла такую жизнь и будет управлять семейным предприятием властно, решительно и с пониманием его особенностей. А если в бане сосед оглаживает твою супругу… что ж, тем желаннее она будет для тебя ночью. Маркета много раз просыпалась по ночам, разбуженная писком и сопением родителей, шорохом и треском соломенного тюфяка.
В управлении баней отец никакого участия не принимал, полностью передав это дело жене. Сам он занимался тем, что стриг волосы, резал вены и ставил пиявки. Баня была уделом супруги.
Маркета всегда желала помогать ему и уйти из бани с ее запахами грязных тел и пота, похотливыми мыслями и разговорами. Она тоже хотела бы посвятить себя какому-то более высокому призванию.
Но чем дальше, тем более настойчивыми становились просьбы матери, чтобы она нашла себе покровителя. Однажды, подождав, пока муж уйдет в таверну своего брата Радека, Люси предприняла настоящую атаку.
– И долго еще ты будешь есть наш хлеб и смотреть, как растут и тощают близняшки? Тебе пора наконец взяться за ум и помогать нам с отцом сводить концы с концами.
Проглоченная ложка просяной каши встала комом в горле Маркеты. Девушка виновато опустила голову. Мать никогда не разговаривала с ней вот так в присутствии отца, но без всякого стеснения отчитывала ее, когда рядом были ее сестры.
– Я не хочу быть банщицей, – прошептала она.
– Что ты сказала? – спросила Люси и, поднявшись со скамьи, ухватила длинную косу дочери и намотала ее на руку. – Ты, что ж, вообразила себя слишком чистенькой, чтобы заниматься тем же, чем и я?! Банщица – ремесло надежное, с ним и за будущее можно не беспокоиться – грязные будут всегда, и всегда кому-то надо будет их отмывать. А женская рука в нужном месте будет всегда помогать мужчине забыть о горестях. Или вас, ваше высочество, это недостойно?
Маркета смотрела на просяную кашу, жаркий пар от которой согревал лицо, и слезы щипали ей глаза.
– Я не хочу, чтобы меня трогали старики! Я ненавижу их, мама! Эти грязные лапы и похотливые взгляды…
– Тогда отправляйся в поле. Ройся в земле, стирай до костей пальцы. И ешь каждый день вареные коренья. Думаешь, тогда мужчины не будут задирать тебе юбку? Будут, да только монетку в ладошку уже никто не положит.
Люси разжала пальцы и, выпустив косу, вздохнула и заключила старшую дочь в объятия.
– Так все устроено, доченька. Так определено. И почему только ты не можешь этого понять? Господь определил наш путь и дал нам средства для выживания.
Пихлерова-младшая понуро уткнулась взглядом в колени. Как она ненавидела день, когда кровь впервые просочилась сквозь ее юбку, и мать улыбнулась, гордая тем, что дочь наконец стала девушкой…
Она подняла голову и, встретив материнский взгляд, не отвернулась. Это сражение между ними шло уже давно. Правдой было и то, что младшие сестры-близняшки Маркеты выглядели слабенькими, а их провалившиеся глаза казались огромными на исхудавших лицах.
– Что мне должно делать? – сдалась старшая дочь.
Мать улыбнулась так широко, что Маркета увидела пустое место там, где год назад ей вырвали потемневший, гнилой зуб. Исходящий от него неприятный запах отвращал клиентов, и ей не оставалось ничего другого, как обратиться к кузнецу с просьбой взяться за клещи.
– Я только что нашла для тебя подходящего мужчину. Богатого бюргера. Такого, который может всех нас обеспечить, – сказала Люси.
