— Где она?
Я сам удивился тому, как прозвучал мой голос. Хрипло, грубо. Я давно не слышал себя. Можно было подумать, что я взвинчен не на шутку, в то время как мною, скорее, владела настороженность. Я нашел в себе силы не бросаться на него с кулаками, не кричать. И это было хорошим признаком.
Он не ответил. Он продолжал вглядываться в меня, будто хотел определить, можно ли со мной говорить откровенно, или я еще не готов; вглядываться с таким выражением, точно играл со мной в покер и пытался понять, кто я и какие карты у меня на руках.
— Все хорошо. Не волнуйтесь, Игорь Рудольфович.
— Почему… вы… вы на меня так смотрите?
Он внезапно рассмеялся. Встал, оправил брюки. Но взгляда от меня не оторвал.
— Да вот думаю, Игорь Рудольфович, кто вы на самом деле. На сумасшедшего вы не похожи.
— Я не сумасшедший.
— Да, на сумасшедшего вы не похожи. И, судя по медицинскому заключению, реабилитационный период прошел успешно. Не без эксцессов, конечно, но… Это бывает в таком положении, как ваше. Вы родились в рубашке, Игорь Рудольфович.
— Я это уже слышал.
— Вам не трудно говорить?
— Нет.
— Тогда расскажите мне…
— Это вы расскажите мне, — и тут я не выдержал, я почти взмолился: — Где она?
— С ней все хорошо.
— Она… жива?
У него на лице снова появилось это выражение, словно он пытался увидеть за моими словами еще что-то, более важное, чем слова.
— Игорь Рудольфович, — сказал он, снова присаживаясь на корточки, — а почему вы не спрашиваете, кто я?
— Кто вы?
— Я ваш адвокат.
Странно, но я был готов к чему-то подобному. Значит, меня все-таки в чем-то обвиняют.
— Вы… не ответили на вопрос. Мне безразлично, кто вы, мне безразлично, где я, я спросил вас: она жива? Твою мать, где…
— Подождите. — Он снова встал, засунул руки в карманы, нахмурился. — Я хочу донести до вас мысль о том, что я ваш друг, а не враг. Давайте поступим так: я отвечу на ваши вопросы, во всяком случае на те из них, на которые есть ответ. Но прежде вы расскажете мне все. Все как было, идет?
Мы не понимали друг друга. Во мне росло раздражение и даже злость на него — его интересовали какие-то частности, он что-то скрывал от меня и, в свою очередь, что-то пытался выведать.
— Когда меня выпустят?
Он печально глядел на меня.
— Когда меня выпустят, я спрашиваю?
— Игорь Рудольфович, — он скорбно сложил губы, переплел пальцы, — вы действительно считаете, что вас отсюда должны выпустить?
Что-то было в его тоне такое, что мне не понравилось. И в особенности мне не понравилось это выражение на его лице — выражение то ли участия, то ли подозрения, словно он и хотел и не мог отнести меня к какой-то категории и в зависимости от этого предложить мне что-то важное или нет.
Я озлился настолько, что едва сдерживался, чтобы не ударить его. Очевидно, он почувствовал это.
— Значит, не хотите рассказывать?
Ни слова не говоря, я встал, направился к двери, толкнул ее. Я должен был давно уйти отсюда, туда, где она, во всяком случае, попытаться найти ее, а я веду здесь пустопорожние разговоры! Дверь не поддалась. Я толкнул еще раз, с тем же результатом. И потом, развернувшись, бросился на него.
Он не успел уклониться. Я схватил его за шею, стал душить, крича ему в лицо: где она? где? На его крики явился тот человек, что меня охранял, и еще двое — совместными усилиями они оттащили меня от него.
Но, к моему удивлению, он не ушел. Он, кажется, даже не испугался. Во всем его виде было что-то странное, какое-то восхищение, что ли. Какое-то торжество.
Он переговорил о чем-то с надзирателями, таким тоном, что, мол, ничего, все в порядке, повздорили, и они удалились.
— Вы вынуждаете меня, — сказал он, вытирая разбитую губу, — быть с вами абсолютно откровенным. Что ж, вы сами этого хотели.
Он глядел на меня не мигая.
— Вас обвиняют в убийстве. Вы стали причиной смерти девяти человек. Статьи 105, 109. Это — высшая мера.
Очевидно, я сильно побледнел.
Увидев мою реакцию, он усмехнулся.
— Я пытаюсь вам помочь, Игорь Рудольфович. Я не альтруист. Но сегодняшняя наша встреча не позволила мне понять, кто вы — свихнувшийся маньяк или гений расчета. Я приду завтра, а вы пока подумайте.
— Подождите, — выдохнул я. — А что… с ней? Она…
— Она погибла.
Это был иезуитский ход с его стороны — оставить меня на день наедине с такими новостями, с моими мыслями. Я провел бессонную ночь. Я верил и в то же время не верил ему. Я понимаю, что моя вера в то, что она жива, вполне могла быть защитной реакцией моей психики; действительно, весть о ее смерти была для меня чудовищна, невыносима — но я не поверил ему отчасти потому, что остался цел и невредим, отчасти потому, что чувствовал: что-то в этой катастрофе не так. С другой стороны, известие о ее смерти ввергло меня в отчаяние — ведь если это было так, то я был всему виной; я убил мою любимую собственными руками, и никакое наказание не могло быть для меня достаточным.
Эти противоречивые чувства разрывали меня на части. Поэтому, когда он пришел снова, я был на взводе.
— Она погибла, — продолжал он, уже на следующий день, стоя передо мной, в таком же дорогом (другом) костюме и играя начищенными штиблетами. — Вы явились причиной аварии, жертвами которой стали двенадцать человек. Девять — насмерть, из них два ребенка. С «Фордом» — минивэном, который ехал вам навстречу, — было боковое столкновение, грузовик, который ехал за ними, вылетел в кювет, еще две машины, «Мицубиси» и «Лада», следовавшие по вашей полосе, врезались в бетонное ограждение. Пострадал также и ресторан, и ремонтники. Вы мне верите?
Я покачал головой.
— Что ж, ваше дело.
— Это… это был несчастный случай.
Он посмотрел на меня с блеском в глазах, в котором сквозило неподдельное уважение.
— Несчастный случай, говорите? То есть вы хотите сказать, вы просто не справились с управлением?
— Да.
— И по-вашему, это обычное ДТП?
— Да. Вы что, всерьез? Вы что, в самом деле думаете, что я… убил свою жену? — взорвался я.
Он воззрился на меня с недоумением. А потом улыбнулся.
— Нет, я, Игорь Рудольфович, не думаю. Я вам верю. Но они, — он показал куда-то в сторону, — они даже не думают, они абсолютно уверены, что это убийство, причем тщательно спланированное. Представьте себе: горячий асфальт, искореженное пылающее железо, запах горящего мяса, кровь… И шок тех, кто был свидетелем. И вы — живой и невредимый. Как тут не усомниться, что дело нечисто?
