– Да ты что делаешь, недоносок?! Ты что де… – успел крикнуть Вада и рухнул в ледяную воду, поднимая облако колючих брызг.
– Держись, я сейчас! – Элай – это его только что обозвали недоноском – присел на корточки и мертвой хваткой вцепился в скамейку.
Лодка ходила ходуном, а последовать за товарищем Элаю очень не хотелось. На дне лодки, прямо у его ног, подле вместительной корзины с обедом, дожидались своей очереди гарпуны, сети, «обманки» и прочие штуковины, совершенно необходимые каждому, кому взбрело в голову промышлять налима двумя лигами ниже Таможенной Плотины.
– Минуточку еще подожди, а? Я уже иду! – добавил Элай, ни на миг не ослабляя хватки. – Холодно, я понимаю. Потерпи чуток!
Но Вада не слышал его. Днище лодки, превратившись в смертоносный молот, опустилось на голову отчаянно барахтающегося Вады. Столь стремительно, что тот даже не успел осознать: он уже умер.
– Вада, ты где там?! Чего затих, а? – поинтересовался Элай, осторожно выпрямляясь. Он очень старался казаться самому себе мужественным и спокойным.
Сердце его трепыхалось в груди, словно запертая в клетку пичуга при виде любимого кота хозяйки.
Элай осторожно подполз к тому борту лодки, с которого сверзился Вада. Тишина. Ни плеска воды, ни призывов о помощи.
Элай выглянул за борт. Буро-красные водоросли, на них – не то пузырьки, не то жабья икра, от воды пахнет тиной, волнение совсем небольшое.
– Вада, что за тупые шутки? Отзовись, – попросил Элай шепотом.
Но ответа не последовало. Где-то на берегу, скрытом стеной тумана, глухо заревел олень, которому не было до происходящего в лодке ровным счетом никакого дела.
Элаю сделалось по-настоящему страшно.
2
– На налима? Осенью? Жить им надоело, что ли, малохольным? – вслух рассуждал конюх, подливая бражки своему собутыльнику, такому же конюху, когда Элай и Вада, гордо взвалив на плечо снасти, проследовали к пристани.
Эти слова донес до ушей Элая пронырливый ветер. Разумеется, сии откровения не предназначались для ушей Элая, сына свела Элиена, равно как и для ушей его товарища Вады, юноши безродного, но бойкого и сметливого.
«Вот вернемся – я ему покажу, этому смерду, кто тут малохольный…» – сплюнул Элай, бросая снасти в лодку.
У него тотчас же созрел план мести (которым он поспешил поделиться с Вадой) – дурацкий, как и все прочие его планы. Даже неученому гервериту известно, сколь обильное и безудержное расстройство желудка вызывает большой зуб налима, измельченный и вымоченный в уксусе, если его подмешать к еде. Вот конюху-то он зуб и подмешает. В том, что они с Вадой без труда добудут крупного налима, Элай не сомневался. Тогда, на пристани, все эти жалкие сортирные расклады казались смешными.
Сейчас Элай сидел, сгорбившись, на дне лодки. Его глаза были закрыты. Бородавчатая харя конюха издевательски скалилась под смеженными веками наследника оринского престола.
В уключинах болтались жалкие обломки весел. Когда невиданной величины и свирепости рыба прошла под лодкой в первый раз, она играючи снесла мощным панцирным хвостом левое весло. Правое весло налим попросту перекусил.
Снова затрубил на далеком берегу пятнистый олень и этот звук вывел Элая из оцепенения.
Он должен что-то сделать. Что?
Двигаться к берегу.
Как ему двигаться к берегу? Налегая на весла.
Имеются ли весла? Нет.
Остался только шест, выточенный из молодого вяза. Прочный, тяжелый. Такой шест нужен для того, чтобы отталкиваться от берега и преодолевать отмели. Можно ли двигаться, орудуя этим шестом, словно веслом? Вот это вряд ли.
Элай обернулся.
Позади лодки, неспешно, но неуклонно несомой течением вперед, к гибели, он заметил некое странное движение. Поверхность воды кипела, словно бы в глубине нежданно отверзлись недра и из них, пузырясь и бурля, пошел предвечный пар, которым, как утверждают мудрецы, наполнены недра земли.
Это были налимы. Они с жадностью пожирали тело утопленника Вады и между делом дрались друг с дружкой за самые сладкие куски.
Элай чуть не заплакал. Ему хватило сообразительности понять, что пуститься к берегу вплавь – не лучшая идея. Налимов в этих местах много, а мяса мало.
Впрочем, вода была такой холодной, что даже если бы все налимы Ориса окочурились в одночасье или перешли бы к травоядению, Элаю едва ли удалось преодолеть хоть половину расстояния до берега.
Его отец, Элиен Тремгор, пожалуй, справился бы с этой задачей даже в свои сорок. Но куда ему до отца! Он, Элай, не Звезднорожденный, но лишь сын Звезднорожденного.
3
Элаю не хотелось умирать.
Размахивая руками, он стал звать на помощь. Быть может, там, на берегу есть кто-нибудь, кто поймет, что произошло? Какой-нибудь рыбак, который догадается, что за спасение сына свел не пожалеет ни денег, ни прибыльных должностей? Быть может, тот олень, что трубит сейчас, подзывая подругу, уже выслежен охотником, у которого – совершенно случайно – в прибрежных плавнях припрятана лодка?
– Э-ге-гей, помогите сыну свела!
Никто не откликался.
– Тысяча золотых за спасение!
Без ответа. Даже олень заткнулся.
Когда Элай сорвал голос, он сел на скамью и решил испробовать последнее средство. Средство, к которому он не прибегал ни разу за свои семнадцать лет. Он вознес мольбу к Неявленным, к Высоким Сущностям.
Конечно, Элай не умел молиться – раньше все время было недосуг, не доходили руки. В конце концов, хотя писаного запрета в Орине не существовало, частные молитвы не поощрялись. Отец рассудительно замечал, что всякий, кто хочет быть услышанным, должен обладать силой особого свойства, а вот силой-то как раз обладает далеко не всякий. Собственно, только жрец, да и то как правило один на целую коллегию. Ну а малообщительные диофериды во время редких публичных выступлений намекали, что молитва может быть услышана не тем, кем надо. И понята превратно. А потому, добрые граждане Орина, не балуйте и на заемную у Неявленных удачу пасть не разевайте.
