Пиу ни о чем его не спросила. Она недоверчиво смотрела на банковские билеты. Ими можно было десять раз расплатиться с агентством. Жиль сказал ей только:
— Постарайся их растянуть. Других не будет.
Диеты Пиу становились все более суровыми. В агентстве всякий раз находили, что на ее костях еще слишком много мяса. Директор отводил ее в сторону, рассматривая фотографии.
— Пока не получается. Слишком округло, слишком овально. Мода принадлежит строгим углам, абсолютному духу…
Пиу весила теперь всего сорок три килограмма и продолжала сокращать калории. Что касается Жиля, то он взял в привычку поглощать блюда, которые она оставляла нетронутыми. Когда ее не было, он утешался тем, что опустошал холодильник. С каждым месяцем он округлялся все больше и вскоре пополнил ряды толстяков. Каждый ливр[1], который теряла Пиу, казалось, перетекал в ее мужа, следуя некоему закону равновесия, который сделал из них самую негармоничную пару в Сан-Франсуа-ле-Моле.
* * *
Как только жена уснула, Жиль отправился в «Медузу». Он продолжал мыть посуду, так как денежный запас, выделенный на мечту Пиу, наполовину истаял, а изысканная пища и косметика требовали кругленьких сумм.
В зале еще были посетители, которых бодро обслуживала неутомимая Гулетта. Жиль снял с крюка в кухонном шкафу свой передник и тотчас же принялся за мытье посуды. Больше всего он боялся этих маленьких глиняных мисок, в которых подавали рыбный суп. Пюре из помидоров, айоли с красным перцем и тертый сыр неизменно покрывали коркой дно, которое приходилось отчищать металлической мочалкой. С тех пор как его пальцы сделались похожими на сосиски, мытье стало отнимать у него непомерно много времени. Порой ему случалось уронить миску. Как по волшебству, именно тогда и возникала на кухне Гулетта. Без единого упрека она помогала ему собрать осколки и даже шутила, чтобы его ободрить. Но в этот вечер, принеся поднос с посудой, она не выглядела веселой.
Она рассказала, что после полудня к ней заходил налоговый инспектор. Малопривлекательный персонаж. Пролистывая счета и кассовую книгу, он не проронил ни слова. Он унес все в картонной коробке, сказав только, что зайдет в конце недели. Тип показался ей откровенно неприятным, Гулетта была расстроена.
Жиль прекратил тереть дно кастрюли и посмотрел на хозяйку, сдвинув брови.
— Не тревожьтесь, хозяйка, для таких людей недовольный вид — часть их работы.
— Не зови меня хозяйкой, Жиль, говори мне просто Гулетта, как все. И еще, прекрати говорить мне «вы».
Повысив голос, она пошла против своей натуры, но прозвучало это фальшиво. Жиль наблюдал за ней украдкой, пока она составляла посуду в бак для полоскания. Он подумал, что, увидев ее полные руки, округлые плечи и бедра, теснящие белый передник, директор агентства непременно посадил бы эту женщину на черствый хлеб и воду до конца ее дней. Он с грустью вспомнил то время, когда груди Пиу выпирали из ее корсажа, круглые и сияющие, как два солнца. Теперь они были похожи на два маленьких сухих и невзрачных плода. Ее бедра и грудь больше не составляли контраста талии, а на тощей шее проглядывали натянутые вены, похожие на тетиву арбалета. Что они сделали с его бедной Пиу?! Иногда у него возникало желание пойти в агентство, устроить там разгром, схватить директора за галстук. Но он знал, что Пиу никогда бы не простила ему подобного предательства.
* * *
Макс, с тех пор как опять начал пить, занимался не больше двух-трех часов в день. Он вставал около полудня, заваривал крепкий кофе и склонялся над словарями. Когда желудок давал о себе знать, он готовил яичницу с салом или открывал банку сардин. Его рабочий день заканчивался с первым глотком вина.
Во второй половине дня, если не было дождя, он отправлялся на прогулку в старый порт, играл, потягивая пиво, в шахматы на террасе «Медузы», прохаживался перед витриной единственного книжного магазина. Он никогда не видел там интересных книг или хороших словарей; только бестселлеры, автобиографии звезд или наспех переведенный американский ширпотреб. Иногда он покупал «Атлантический курьер», который уносил к себе, чтобы скоротать вечер под бутылочку капустной самогонки, купленной у Бетуна, подпольного винокура с улицы Муан.
Тем вечером заголовки газеты плясали у него перед глазами. Он с трудом различал фотографии в статьях. Он лег, не раздеваясь, на диван и погрузился в глубокий сон.
Снились Максу всегда только слова — всепоглощающая страсть его жизни. Декорация его кошмаров была всегда одинакова: высокие груды словарей подобно крепостным стенам вставали вокруг, заставляя его вертеться по кругу и топтать ногами тысячи печатных страниц. Его подошвы приклеивались к свежей краске, пальцы становились черными и липкими. Он видел, как пугливо, одно за другим, исчезали стада слов, преследуемые оголтелыми сворами. Самые старые и усталые плелись сзади и неизбежно попадали в кольцо хищников. Макс был свидетелем их медленного умерщвления, отмеченного силлабическими хрипами и струями горячей краски. Едва они превращались в скелеты, как тотчас на их место в утробе стада рождались другие слова, оглушенные и неловкие, на хрупких неуклюжих ножках, вязнущих в бумажной перине. В мгновение ока они прятались по страницам словарей, где Макс и преследовал их, никогда, впрочем, не узнавая.
Иногда самому упрямому слову удавалось выжить после схватки с хищниками. Измотав своим сопротивлением нападающих, искалеченное и окровавленное, извиваясь, словно разрубленная змея, оно ползло из последних сил к подножию картонной стены, безуспешно ища своих.
Чтобы избавиться от утренней мигрени, Макс приправил кофе черным перцем и корицей. Он пил его маленькими глотками, рассеянно пробегая газетные колонки, и вдруг наткнулся на снимок, поразивший его как гром среди ясного неба. Он сразу узнал девушку у фонаря, несмотря на то что она была без макияжа и с другой прической.
Статья на два столбца сообщала о бегстве подростка. Ее звали Ким, три дня тому назад она сбежала из клиники. Это была дочь финансового магната, и родители обещали вознаграждение всем, кто располагал о ней серьезной информацией.
Макс сделал глубокий вдох. Впервые судьба преподнесла ему неожиданный подарок. В сильном возбуждении он налил себе целый стакан спиртного. Но отодвинул его и поставил воду, чтобы сделать еще кофе. Затем он записал телефон редакции и имя журналиста — Мишель Ленуар.
Был такой Александр Ленуар, парижский археолог времен Великой французской революции, а еще — Этьен Ленуар, запатентовавший одно важное изобретение, но Макс уже не помнил, какое именно. Предохранительный клапан? Пневмодвигатель? Имена собственные не входили в империю слов, но все же он навещал их иногда из чистой симпатии. Он открыл словарь, нашел статью «Ленуар Этьен (1822–1900)» и прочел: «Газовый двигатель, действующий за счет расширения продуктов горения газовоздушной смеси, воспламеняемой электрической искрой. Предшественник двигателя внутреннего сгорания». Макс мог бы об этом и помнить. Всему виной то дешевое пойло, которое разрушало его память. Он дал себе слово, что если получит вознаграждение, то раз и навсегда бросит пить.
