Мгла сырого, уже почти октябрьского вечера — подтверждение этого липкого, атавистического страха. Возле «Останкино» так неожиданно пустынно, будто за то время, пока я давала интервью, из кинотеатров, в том числе и домашних, вырвались все фантастические фильмы ужасов, действие которых неизменно происходит ночью, так что можно только угадывать происходящее на экране. Кино для обкуренных мазохистов, не закончивших даже начальную школу.
Мой едва заметно хамелеонистый «BMW-523», которому я через своих читателей и номер выпросила с такими же цифрами, на этот раз пытается слиться с темнотой. Днем его тянет к природе, и зеркальная поверхность сентиментально отдает зеленью. Сегодня было пасмурно, и моя машина сумрачно сливалась с влажной дорогой. Надо бы помыть ее — все бока в грязных подтеках, но сейчас некогда, прогон спектакля начинается через сорок минут. Если город действительно вымер, доеду за двадцать.
Но я подозреваю, что стоит мне выехать на проспект Мира с его светлыми и пятнистыми высокими зданиями, которые всегда вызывают улыбку, как Садовое кольцо начнет замыкаться «пробками». Здесь всегда так, поэтому обычно выезжаю через узкий Грохольский переулок на Каланчевскую, откуда хоть можно повернуть направо, а не делать объезд в километр, отстояв полчаса перед светофором. Впрочем, кто в такое время едет в центр? Отработавшая область расползается по домам, то есть в обратную сторону — Королев, Мытищи, Ивантеевка, Пушкино…
Проезжая мимо, взглядом приветствую свой старый, изысканно-добротный дом на проспекте Мира с изящно-старомодными балкончиками. Живу неподалеку — в насмешку! — от Крестовского универмага детских товаров, а напротив моего дома глаза мозолит магазин «Кенгуру» с подзаголовком: «Все для детей и будущих мам». Для тех, кто желает превратиться в кенгуру с маленькой головкой… Они постоянно мелькают перед глазами, стоит подойти к окну или спуститься на улицу — озабоченно пузатые или нагруженные детьми и сумками. Даже не пытающиеся притвориться счастливыми и все же начинающие возмущенно вопить, уличив кого-то другого в нежелании рожать.
Элька мечтает, чтобы эти магазины однажды разорились, потому что бизнес-центр, где она трудится в поте лица, как раз по соседству с моим домом. Не представляю, чем именно она занимается в своем пиар-агентстве, и никогда не спрашивала. Если только решу какую-нибудь из героинь определить в бизнес-леди, тогда разузнаю, как она проводит день. Как я себе представляю эту породу женщин, Элька — весьма распространенный тип: энергичная, стервозная, достаточно ухоженная, но не до такой, вызывающей тошноту степени, чтобы походить на содержанку. У нее, видимо, неплохо работает голова, потому что карьера ее идет в гору, но Элька знает о существовании «стеклянного потолка» для женщин. Выше определенной должности не поднимешься, будь хоть семи пядей во лбу. Но она и не страдает по этому поводу. Поняв, что всех амбиций не удовлетворить, она создала себе культ развлечений и тем счастлива. Каждый вечер ее жизни сверкает, как Лас-Вегас: из ресторана в клуб, или на вечеринку, или в казино…
Меня она больше не пустит туда, где есть рулетка, потому что я азартна до того, что могу уйти оттуда голышом. Эльке хватило одного раза — выкупать меня пришлось. Причем каждый раз, когда я делала ставку, мне казалось, что моя интуиция не может обмануть, ведь в творчестве она всегда подсказывает именно то, что надо. И я послушно поступала так, как она мне велела, но стрелка рулетки упорно не желала слушаться моей интуиции…
…Поблизости от моего дома и «Останкино», и «Столица» вещает, у них я тоже была не однажды. И безнадзорные дети редакторов и хорошеньких ведущих живым укором сновали перед глазами — подросшие кенгурята, вырвавшиеся из материнских карманов, но еще не освободившиеся от энергетической пуповины, на которой висеть им лет до шести. У редактора, что готовила меня к эфиру, в разговоре прорвалось:
— Если честно, в чем-то я понимаю вашу героиню… Ну, то, что она не хочет иметь детей. У меня только одна дочка, и та меня с ума сводит, — Лена показала на снимок в рамочке. — Почти три года сейчас, возраст практически неуправляемый! Когда дома материал готовлю, она разве что по потолку не бегает. Попробуй сосредоточиться! Просто кругами носится и вопит, как в джунглях! И я звереть начинаю, орать, чтобы заткнулась, шлепать. Начинаю хватать, она выгибается, кричит мне: «Хулиганка!» Смешно, да? Страшно… А ведь я люблю ее просто безумно! Вот честно: жизнь за нее отдам, не задумываясь! Но когда она мешает мне работать, я сатанеть начинаю…
Таких редакторов, как Лена, сотни. У каждой ломка от невозможности быть хорошей матерью и профессионалом одновременно. И вместе с тем какие только телеканалы не призывали меня к ответу за то, что я цвету бесплодной сакурой… Каждый раз тоскливо надеешься, что разговор будет сугубо о творчестве, но уже по разгорающемуся злорадному блеску глаз журналиста понимаешь, что опять не отвертеться. Вся страна знает, что у Маши Арбатовой близнецы и что у меня детей нет вообще…
Причем это вовсе не мое личное дело, это забота государственная. Особенно с недавних пор — президент рожать велел! А сколько абортов спровоцировал установленный срок, сколько женщин из-за этих неудачных операций больше не родят никогда — это кто посчитает? Чем окупится? Нет чтобы по-мужски, хоть и с купеческим душком, сказать: «С сегодняшнего дня плачу всем, кто решится родить второго!»
Не войду в это сообщество самоистязательниц ни за какие деньги. Даже первого не произведу на свет. Того единственного мужчины, чей юный слепок хотелось бы видеть рядом, уже нет на этом самом свете, какой смысл размножать остальных — простеньких, сереньких…
А когда ты был со мной, ни о ком не думалось, кроме тебя. Ни о каком ребенке. Зачем? Если ты сам был со мной… Пусть не только со мной, но ведь был. И был так велик, что тебя на всех хватало…
Знаю, что, когда Бог отвечает тебе, — это уже шизофрения. То же и с человеком, перешедшим в другой мир, поэтому никаких слов не жду. Не для этого мне нужна тишина, не потому не включаю в машине радио. Себя расслышать бы…
Я не пытаюсь обмануться: нет на свете того Авернского озера, на берегу которого укрылся от глаз людских грот Сивиллы — проводницы в царство мертвых. Не суждено мне повидать тебя, Никита. Энею это удалось, а я даже пытаться не стану. Не вернусь ведь назад, не закончу пьесу, что пишу сейчас, растворюсь в ядовитой воде обманчиво красивого, как сама жизнь, озера, чтобы только просочиться к тебе, окутать невидимым паром, слиться в одно, чего при жизни так и не удалось.
Не в твоей семье было дело, и не в разнице в возрасте, которая всем казалась чудовищной. И многие отказывались верить, что я, двадцатилетняя студентка, с невинными косичками, перетянутыми розовыми резинками, и в неизменной короткой юбочке, могла влюбиться в старика… Причина была в тебе, желающем полутеней, полутонов, перешедших от тебя в мою прозу, прозрачных бликов, утренней прозрачности солнца. Тебе уже не хотелось страсти, ты искал нежности слов, не прикосновений даже, хотя и они были… Но чаще мы обвивали нагие тела друг друга словами, водружали на голову пышные венки только что придуманных фраз, нанизывали на пальцы рифмы — тогда и я грешила стихами.
