Эбби поняла: у нее остался один-единственный шанс. Навалившись всем телом на массивную статую, она из последних сил толкнула ее. Та качнулась и полетела на пол. Божество разбилось, разлетелось на множество осколков. Убийца отскочил назад и потерял равновесие.
Она бросилась наутек. Пробежав последние несколько ярдов террасы, она снова устремилась в дом. Гигантский экран телевизора на стене показывал эпизоды войны и мщения, равнодушный к реальному ужасу, с которым вживую столкнулась Эбби.
Увы, убийца пришел в себя слишком быстро. Первая пуля разнесла вдребезги окно за ее спиной. Вторая впилась ей в плечо. Ее мгновенно развернуло вокруг своей оси. Эбби увидела, как убийца шагнул в разбитое окно. Дуло смотрело прямо на нее.
— Прошу вас! — взмолилась она. — Не надо! Что вам от меня нужно?
Незнакомец пожал плечами. Взгляд Эбби выхватил черные усы и родинку на правой щеке, из которой торчали волоски. И еще глаза — темные и безжалостные.
Перед ее мысленным взором всплыло лицо свидетельницы, с которой она разговаривала несколько лет назад, седоволосой женщины из племени хуту, готовившей еду в лагере для беженцев, в джунглях на границе между Конго и Руандой.
— Вы не сдались, — с восхищением сказала ей тогда Эбби, но женщина покачала головой.
— Мне повезло. Остальным нет. Только в этом и разница.
Незнакомец поднял пистолет и выстрелил.
Глава 2Римская провинция Мёзия, август 337 года
На дворе все еще август, но осень уже пришла. Как и любой старик, я боюсь этого времени года. Падают тени, ночи становятся длиннее, в руках появляются ножи. По вечерам вроде сегодняшнего, когда от холода начинают ныть старые раны, я отправляюсь в баню и приказываю рабам хорошенько ее прогреть. Бассейн пуст, но я сижу на его краю, на раскаленных камнях. От них поднимается пар, размягчая и согревая мою плоть. Возможно, это облегчит задачу моих убийц, когда они придут за моей жизнью. Я готов умереть, смерть больше не страшит меня. Я и так прожил дольше, чем заслужил. Я был солдатом, придворным, политиком. Ни одна из этих профессий не обещает долгой жизни. Когда мои убийцы придут — а они непременно придут, — я знаю, что они не станут мешкать. В наши дни у них слишком много работы. Я не последний, кого они собираются лишить жизни. Пытать меня они не станут: они просто не знают, какие вопросы мне задавать. Они не имеют ни малейшего представления о том, что я мог бы им рассказать.
По спине пробегают мурашки. Я не стал раздеваться — не хочу умереть голым, — и моя одежда намокла. Плеснув на горячие камни бассейна еще воды, я наклоняюсь ближе к пару. В его туманной пелене мне видны черно-белые морские боги, выложенные мозаикой на дне бассейна. Умирающие боги из умирающего мира. Знают ли о том, какую роль я сыграл в их исчезновении?
И вновь по моему телу пробегает дрожь. Я готов умереть. Но смерть пугает меня. И то, что будет потом. Боги, которые умрут весной, иногда возвращаются к жизни. Старики, которых убивают осенью, — никогда. Но куда же они исчезают?..
Пар сгущается.
Всю свою жизнь я спорил с богами — с богом, который стал человеком, и с человеком, который стал богом. Теперь, в самом конце, глядя в туманную, клубящуюся паром бездну, я знаю о том, что же именно уготовили мне боги, не больше, чем когда я впервые посмотрел на мир из детской колыбели. Или даже четыре месяца назад, пыльным апрельским днем в Константинополе, когда я услышал о мертвеце, которому было суждено изменить мою жизнь. Вернее, ту ее часть, которую мне еще осталось прожить.
Воспоминания облаками клубятся передо мной и оседают бисеринками пота на моей коже. Мой разум напоминает причудливую страну с многочисленными стенами, но без расстояний. Я уже не в бане, а где-то в другом месте, в другом времени, и мой старый друг говорит…
— …ты мне нужен.
Мы с ним во дворце, в зале для аудиенций. Правда, кроме нас двоих здесь никого нет. Мы — два старика, сгорбленные тяжестью прожитых лет. Но, насколько мне помнится, так было всегда: он выступает, я рукоплещу.
Правда, сейчас я не рукоплещу. Я слушаю, что он рассказывает о смерти одного человека, и стараюсь сделать соответствующее лицо. После стольких лет, проведенных при дворе, я извлекаю свои чувства, как маски из шкафа с хорошо смазанными петлями. Но сегодня я не уверен, что именно требуется от меня в данный момент. Мне хочется выглядеть уважительным по отношению к мертвецу. Но не слишком. Я не намерен изображать скорбь, хотя, наверно, именно этого от меня ждут. Значит ли это, что я толстокожий и черствый?
— Его нашли два часа назад в библиотеке академии. Как только там поняли, кто это, то сразу сообщили во дворец.
Он пытается вовлечь меня в разговор, разжечь мое любопытство. Я же храню молчание. На этом свете не слишком много осталось людей, которые молчат, когда он хочет, чтобы они говорили. Пожалуй даже, я последний из них. Мы с ним росли как родные братья, неразлучные сыновья командиров одного легиона. Его мать была трактирщицей, моя — прачкой. Сейчас же титулы украшают моего собеседника как драгоценные камни, которыми расшито его тяжелое одеяние. Флавий Валерий Константин, император, цезарь и август, консул и проконсул, первосвященник Константин, благословенный и благочестивый хранитель веры, Константин, несокрушимый победитель врагов и заботливый покровитель подданных. Словом, Константин Великий.
И даже сейчас, когда в свои преклонные годы он стал дедом, от него по-прежнему исходит величие. Я до сих пор ощущаю его едва ли не кожей. Его круглое лицо, симпатичное и обольстительное в юности, сейчас оплыло и обвисло. Мускулы, благодаря которым он собрал империю, сделались дряблыми. Однако величие никуда не исчезло. Художники, изображающие его с золотым нимбом над головой, всего лишь раскрашивают тот лик, что известен всем. Власть все так же живет в его теле — непоколебимая уверенность, которую могут дать только боги.
— Имя убитого — Александр. Он был епископ — важная персона в сообществе христиан. Насколько мне помнится, в свое время он учил одного из моих сыновей.
Насколько мне помнится. Меня как будто обволакивает холодное морское течение, хотя я даже не поежился. Мое лицо ничего не выражает.
Так же, как и его.
Без предупреждения он что-то кидает мне в руки. Мое тело давно сделалось медлительным и неповоротливым, но реакция в нем еще сохранилась. Я ловлю брошенное одной рукой и разжимаю кулак.
— Рядом с телом нашли вот это.
Ожерелье. Оно легко поместилось на моей ладони. Ажурная паутина из блестящего нового золота, в центре Константинова монограмма Хи-Ро в окружении бусинок красного стекла. Судя по разорванным звеньям цепочки, его сорвали с чьей-то шеи.
— Оно принадлежало епископу?
— Слуга утверждает, что нет.
— Значит, убийце?
— Или же его туда намеренно подбросили. — Он издает нетерпеливый вздох. — Это вопросы, Гай, на которые я хочу получить ответы.
