– Мистер Стенхоуп, – прошептала я.
– Вы угадали, – произнес он, сняв с меня повязку.
Лицо мистера Стенхоупа было передо мной как в тумане, но я решила, что виной тому моя близорукость. Молодой человек смотрел на меня со странным выражением лица.
– Ну и ну, мисс Хаксли, – промолвил он. – Вы очень похожи на своих воспитанниц.
С этими словами он поправил локон волос, упавший мне на щеку. Тут на нас налетели девочки. Схватив меня за руки, они потащили меня прочь, умоляя сыграть в жмурки еще раз. К тому моменту, когда я привела волосы в подобие порядка, мистер Стенхоуп уже, откланиваясь, стоял в дверях. На прощанье он нам подмигнул.
В 1878 году в Афганистане разразилась война, на которую отправили часть полковника Тёрнпенни. Вскоре мистер Стенхоуп пошел в армию, и его роту тоже перебросили в Афганистан. Племянницы Эмерсона захихикали, когда увидели дядю на параде в военной форме. Через некоторое время жена полковника вместе с дочерьми перебралась в Индию. С собой они меня не взяли. К тому времени мои подопечные достигли того возраста, когда дети становятся независимыми и жаждут свободы, о чем спешат сообщить всем и вся, и потому семья более не нуждалась в моих услугах. С началом войны многие гувернантки остались не удел. Несмотря на превосходные рекомендательные письма, работу я так и не нашла.
Я внимательно изучала объявления о работе в газетах, но, к сожалению, без всякого толка. Время от времени взгляд соскальзывал на другие статьи. Мое внимание особо привлекали вести с войны, а также новости из Африки, куда уехал тот самый сладкоголосый викарий, объект моих детских воздыханий. Всякий раз, заметив, что чрезмерно увлеклась чтением газеты, я мысленно одергивала себя, напоминая себе, в сколь сложном положении нахожусь.
Путь в какую-нибудь контору на должность клерка был мне заказан. В недавнем времени все лондонские конторы подверглись оккупации округлых трескучих пишущих машинок, которые, клацая, будто бы сами собой выплевывали на бумагу буквы. Никого больше не интересовал тот факт, что я пишу каллиграфическим почерком, – в писарях отпала надобность. Теперь всем требовались машинистки, способные с пулеметной скоростью лупить по клавишам, среди которых имелась даже клавиша регистра, позволявшая печатать заглавными буквам. Увы, подобным талантом я не обладала.
Наконец меня взяли на работу в универмаг, располагавшийся в Бейсуотере. Платили мало, однако имелись и плюсы – предоставлялись питание и проживание. Я продавала тонкий ситец и шелка, ласкавшие мои пальцы, а приглушенный гул женских голосов в магазине и щелканье ножниц действовали на меня успокаивающе.
Не исключено, я жила бы так и дальше, оставшись старой девой, если бы меня через три года не уволили, без всяких предупреждений и рекомендаций вышвырнув на улицу и вручив в качестве выходного пособия недельное жалованье. Достаточно быстро деньги подошли к концу, и вскоре настал день, когда я оказалась перед выбором: либо я останусь голодной, либо поем, но тогда ночевать мне придется на улице. Немного погодя я все-таки была вынуждена собрать вещи и освободить комнату, которую занимала.
Я отправилась бродить по запруженным людом лондонским улицам, а цокот подкованных копыт о мостовую напоминал бряцание ключей в лапах огромного черного чудовища, запирающего меня в узилище безнадежности. Мой покойный отец, когда был жив, всегда упрекал меня за излишне богатое воображение, однако, положа руку на сердце, должна признаться, что в тот день я решительно не знала, что делать и куда податься.
Я шла мимо магазинов, по которым некогда без толку ходила, чтобы убить время, и всматривалась в череду равнодушных лиц. Теперь, казалось, между мной и людьми появилась непреодолимая стена, отделившая меня от них. Я – тонкая натура, и мысль о том, что у меня за душой нет ни гроша, внушала мне настоящий ужас.
Я стала обращать внимание на чумазых мальчишек, сновавших по улицам внешне приличных районов огромного мегаполиса. Мне стало интересно, что они едят и где ночуют. Я даже ощутила сочувствие к несчастным изможденным женщинам, торговавшим собой в грязных переулках Уайтчепела, – сочувствие, мешавшееся с ужасом.
Так я и бродила, а прохожие толкали меня плечами. Саквояж при каждом шаге задевал мои шерстяные юбки. Постепенно правая рука, сжимавшая его, начала наливаться усталостью. Чувство голода несколько притупилось и теперь давало о себе знать лишь слабостью во всем теле. Я понятия не имела, где проведу ночь.
Неожиданно мне пришлось отвлечься от мрачных мыслей – кто-то снизу резко дернул мой саквояж. Опустив взгляд, я увидела у своих ног беспризорника, чьи глаза на чумазом лице сверкали как пара новеньких монет в два пенса.
– Что вам угодно? – спросила я.
Признаться, я была настолько ошарашена, что даже с этим представителем лондонского дна говорила вежливо. Но прежде чем я успела что-либо сделать, а негодник – ответить, к нам из толпы прохожих шагнула леди, которая схватила беспризорника за руку. Если бы она не была одета столь богато, возможно, из профессиональной привычки я бы даже кинулась защищать гадкого оборванца.
Однако леди красовалась воистину в царском наряде. У нее была бобровая муфта, а украшенную бархатными лентами и увенчанную павлиньим пером коричневую фетровую шляпу она носила лихо заломленной набекрень.
Незнакомка напоминала сошедшую с небес богиню. В ее темных глазах сверкал огонь, а в ушах раскачивались янтарные сережки. Вдруг ее ангельское лицо исказилось, превратившись в гримасу ярости. Если облагородить речь прекрасной леди, отчистив от всех грязных ругательств, что изрыгал ее чудесный ротик, то сказала она следующее:
– Ну-ка, шелудивый щенок, немедленно отпусти саквояж этой леди, а не то я тебе устрою такую головомойку, что родная мать не узнает.
– Нету у меня матери, – огрызнулся оборванец, добавив несколько крепких словечек, однако саквояж все-таки отпустил. С удивлением я поняла, что беспризорник собирался его у меня отобрать.
Леди продолжала крепко держать босяка за руку.
– Не удивительно, – ответила она ему чуть мягче. – Вот тебе фартинг, и держись подальше от приличных людей. Пошел прочь.
Гадкая, подлая ухмылка, которой беспризорник наградил свою благодетельницу, сделала бы честь последнему из мерзавцев. Он взял монету, сунул в карман, после чего – вот наглец! – издевательски отдал нам честь, коснувшись пальцами грязной засаленной кепки, а затем скрылся, смешавшись с толпой.
Я попыталась покрепче взяться за ручку саквояжа, но от потрясения у меня вся кровь отхлынула от пальцев, отчего они отказались меня слушаться. Быстро как молния – я даже ничего заметить не успела – моя спасительница, продемонстрировавшая столь незаурядные познания в площадной брани, подхватила саквояж, который уже был готов выскользнуть у меня из рук.
– С-с-с… спасибо, – удалось мне выдавить из себя. – Как вы узнали… Как заметили, что…
Черты лица незнакомки приобрели спокойствие и безмятежность. Как часто это выражение ошибочно принимают за самодовольство, особенно когда женщина красива!
