Железяка, скромно опустив морду в воду, утолил жажду. Потом приступил к вкусному сену. Петур посмотрел на него, затем перевел взгляд на Бенедикта:
– Стало быть, вам кажется, что погода подходящая, чтобы пойти в горы? И тебе, и ему?
– Спроси лучше Железяку, – ушел от ответа Бенедикт. – Я всего лишь человек, и разум у меня человеческий.
– Человеческий разум не так уж плох, если пользоваться им осторожно, – заметил хозяин. Железяку он явно уже спросил и получил ответ, а вопрос задал скорее из вежливости.
На этом их разговор закончился. Они тщательно закрыли двери, чтобы внутрь не намело снега, и спокойно направились к дому при слабом свете луны, который и светом трудно было назвать, свет, граничащий с темнотой. То и дело из таинственной черной ночи налетали резкие, свирепые порывы холодного ветра. Удивительно, как во тьме люди теряют друг друга из вида. Однако это одиночество отличается от того, которое ты ощущаешь в горах, – здесь, внизу, где живут люди, ты не совсем один, слышны чужие голоса, вблизи ощущается дыхание, бездонная пустота наверху, в космическом пространстве, и внизу, в каменистых глубинах, не леденит кровь в жилах.
В прихожей их ждала горящая свеча. Свет, который горит только для себя, почти как одинокий человек, никчемная душа, но вдруг кто-то приходит – и все меняется. Так и свет этой свечи. Стоило трем мужчинам подойти к дому, как у него появилось назначение. Бенедикт взял свою котомку и повесил на крюк; в углу стоял туго набитый сеном мешок. Бенедикт вынул из него клочок сена, понюхал, потом немного приподнял мешок.
– Вы, похоже, больше думали о брюхе Железяки, чем о моей старой, измученной спине, когда набивали его так.
В ответ хозяин только рассмеялся. Входя в комнату, он двумя пальцами притушил фитиль – свечу не оставили прозябать, не принося никому никакой пользы, а милостиво взяли с собой, чтобы пробудить к новой, полезной жизни, когда понадобится. К тому же это был вопрос экономии.
Они прошли в комнату к хозяйке и ребятишкам. Бенедикту как гостю накрыли на откидной доске под окном, дымящаяся баранина в горшке, пюре из репы, здоровая и вкусная пища в холодное время, настоящее рождественское угощение.
– Можно подумать, что я ухожу в пустыню, – пошутил Бенедикт; для него горы вовсе не были пустыней, он шел туда в двадцать седьмой раз.
Этого он не сказал, не упомянул, что это памятный год, вроде как юбилейный, но в мыслях повторял как припев: в двадцать седьмой раз.
– Ну, когда ты уйдешь из Края в горы, то долго горячей пищи не увидишь, – хозяйка следила за тем, чтобы он наелся вдоволь. – Так что запасайся впрок. О Льве мы уже позаботились.
Лев лежал в углу, свернувшись калачиком, белый с черными и желтыми пятнами. Услышав свое имя, он поднял голову и дружески помахал хвостом этим большим существам, которые помнили о нем, хотя он спал, и ценили его. Но тут же снова свернулся и заснул – наслаждался покоем, пока есть возможность.
Гость и хозяева некоторое время сидели и разговаривали, как вдруг раздался стук в дверь, три удара, похоже, гости на ночь, хотя всем в округе было известно, что в Краю в первое воскресенье Адвента ждут только Бенедикта. На мгновение они замолчали и переглянулись. Затем Бенедикт-младший встал и пошел открывать.
– Должно быть, люди из Гримсдаля, хотят дойти с тобой до горного пастбища, еще не забрали своих овец с лугов у Ледниковой реки, – предположил Петур и вышел вслед за сыном.
– Не думаю, что дело только в этом. Я сильно удивлюсь, если они не попросят тебя помочь собрать их овец, со Львом и Железякой, – раздраженно сказала хозяйка. Она терпеть не могла, когда людям садились на шею, злоупотребляя их добротой. И почему они не оставят Бенедикта в покое, почему мешают ему заниматься свои делом? – Но ты пойдешь своей дорогой и будешь делать то, что собираешься, чтобы закончить раньше, чем кончится еда, обещай мне, – продолжила она, положив ему добавку мяса и пюре из репы. Это она приготовила только ему, другие пусть довольствуются тем, что еще осталось в кладовке.
Как ни трудно было Бенедикту кому-нибудь отказывать, и в первую очередь Сигрид из Края, этого он ей пообещать не мог, слишком хорошо он себя знал. Он просто сидел молча и жевал.
– Они сами виноваты, что не собрали овец вовремя, – продолжала хозяйка в том же тоне. – А если ты возьмешься им помогать, потеряешь несколько дней.
– Потеряешь… это как посмотреть, – ответил Бенедикт, растягивая слова.
Обсуждать неприятные, но неизбежные обстоятельства было ему не по душе. Если кому-то нужно собрать овец, которым угрожает опасность, и они – Лев, Железяка и он сам – могут помочь, и без них точно не обойтись, значит, их долг помочь. Любому, кто в этом нуждается. Он вздохнул, непредвиденные трудности всегда неприятны, но чему быть, того не миновать.
– Припасов они тебе не прибавят, поверь мне, – напомнила ему Сигрид. Она знала, как он несговорчив и упрям, когда нужно прислушаться к доводам разума и позаботиться о себе.
– Ты думаешь, я не запасся как следует? – самоуверенно спросил Бенедикт.
– Упрямец ты и больше ничего!
Вошли незваные гости, расселись.
Это и правда были Хакон из Гримсдаля и два его работника. Они не удивились, увидев Бенедикта:
– Все верно, ты же в это время всегда ходишь в горы прочесывать пастбища.
– А вас, должно быть, к нам наверх сегодня погода заманила? – съязвила Сигрид.
– Нет, вы только послушайте хозяйку! – рассмеялся Хакон. – Заманила… красиво сказано; загнала – ближе к истине. Если у тебя овцы на горном пастбище поздней осенью, аут уж не до церемоний. Кроме того, мы и нашему Бенедикту завтра поможем, у него ведь ноша тяжелая, – правда, парни? Мы же не слабаки. А еще, думаю, нас ждет завтра попутный ветер, когда будем подниматься по склонам, так что дело налаживается.
– Может быть, – спокойно ответил Бенедикт. – А ветер всегда лучше в спину, чем в лицо. Особенно в горах.
– С тобой, со Львом и с Железякой, – он не сказал «с троицей», но по тону было понятно, что это слово чуть не слетело у него с языка, – у нас хотя бы есть надежда, что мы найдем горную хижину и останемся живы, – пошутил Хакон. – Другой вопрос, сможем ли мы спасти овец.
– Надо было забрать их еще неделю назад, если не раньше, – вставил Бенедикт, не повышая тона; он не собирался никого обвинять, просто констатировал факт.
– Человек предполагает, а Бог располагает. Разве не так, дорогой мой Бенедикт?
Но Бенедикт этого уже не слышал – он прислушивался:
– Мне послышалось?
Но нет, все так и было: ураган бил по замерзшим крышам, хлестала снежной крупой ревущая метель, словно полчище злых духов мчалось в ночной тьме. Когда в комнатушке под дерновой крышей темной ночью слышишь такое неистовство, к погоде начинаешь относиться как к живому существу. Зима, конечно, чудовищная, но она живая, яростная, диким весельем на земле она дает знать, что вернулась домой и ей здесь вольготно. Железяка, как обычно, знал, чего ждать. Бенедикт резко поднялся – пора идти спать.
