Книга Дневник моего отца - Урс Видмер

— Запомни это кривое дерево, эту покрытую мхом скалу, на следующий год ты должен пройти этот путь один.

У подножья скалы Карл увидел что-то вроде маленькой каменоломни, дно которой было усеяно блестящей галькой, и сунул в карман несколько пригоршней камушков. Наконец он дошел до первых снежников, из снега росли сольданеллы, текла тающая вода. Его ботинки скрипели по насту, оставляя грязные следы. Крокусы, бабочки, похожие на моль. Солнце обогнало отца и теперь светило ему в лицо. Похолодало. Вокруг высились мрачные деревья, отец присел на пень и вынул из мешка хлеб, сыр и бутылку с сидром. Поел. Какие-то птицы, наверное вьюрки, склевали хлебные крошки. Карл бросил им остатки сыра и вскочил. Солнце уже намного обогнало его. Он пошел за ним так быстро, как только мог. Все больше встречалось древних кедров, на которых сидели безмолвные птицы. Наверное, грифы, а может, коршуны. Полумрак. Но тропинку все же было видно, хотя здесь ходили только путники вроде Карла, потому что те, кто прошел раньше — тоже из города и тоже в свой двенадцатый день рождения, — везде разбрасывали блестящие слюдяные камушки, какие и Карл кидал сейчас перед собой. Они отражали даже самый слабый солнечный свет и указывали путь. Однако теперь облака совсем закрыли солнце. Поднялся ветер, закачались ветви. Карл почувствовал первые капли дождя, обрушившегося с такой силой, словно хотел его утопить. Стемнело. Засверкали молнии, слева, справа, в их свете на мгновение вспыхивали дорожные знаки из слюды. Загремел гром. Вскоре вокруг Карла заплясали градины. К счастью, в его ушах еще звучал голос отца, строго наказывавшего:

— Если будет град, а он бывает всегда, сними куртку и подложи ее, как подушку, под шляпу. Тебе будет холодно. Ты замерзнешь, как никогда раньше не мерз. Но зато куски льда, падающие с неба, не поранят тебя.

И вот отец повязал куртку вокруг головы, словно тюрбан, нахлобучил сверху шляпу, и ему действительно сразу же стало холодно. Даже зубы застучали. Рубашка мгновенно промокла и прилипла к коже, потом замерзла, сделалась твердой. Градины падали на голову, прыгали по земле. Он обхватил руками плечи и, прыгая, пытался увернуться от молний. Теперь он мчался изо всех сил. Не сбился ли он с пути? Он молил всех святых указать ему верный путь, потому что в полумраке слюдяные камушки больше не блестели; молнии тоже не помогали, а только сбивали с толку, и он запросто мог угодить в яму вроде той расщелины в скале. Раз, стоя на одной ноге в болотистой луже — другая запуталась в каких-то ветках, — он начал звать на помощь.

— Помогите! — пропищал он едва слышно, но вокруг так грохотало, что никто не услышал бы и громкого крика. Однако через несколько секунд дождь стал слабее, а потом и вовсе прекратился. Молнии сверкнули еще два-три раза в отдалении, оттуда слышался гром, сменившийся глухим рокотом. Еще раз показалось ясное небо. Развиднелось. Теперь Карл шел вдоль ручья, бежавшего из деревни, по тропинке, огороженной со стороны ручья перилами. Вода бурлила и шумела, но отец понял, где он. Когда он обогнул известковую скалу — она торчала из почти черной земли и была похожа на руку великана с четырьмя пальцами, протянутыми к небу, — то увидел деревню. Амбары, стоявшие на опорах, похожих на боровички, и дома, все из старого-престарого дерева, с крошечными окошками-бойницами.

Солнце уже почти село. Карл глубоко вдохнул. Он смог! Он не отстал от солнца, во всяком случае не намного. Карл подмигнул солнцу, и оно так быстро закатилось за крыши, словно кто-то утянул его в пропасть. Последний луч, откуда-то снизу, на мгновение осветил флюгер церкви, видневшийся над крышей ближайшего дома. Карл пошел в ту сторону — церковь должна быть там же, где и флюгер, — по переулку, тщательно вымощенному круглыми булыжниками, но тем не менее кривому и ухабистому. Как замершая волна. Между домами росла крапива, а от луж посреди дороги исходил едкий запах. Моча, моча мулов. Карл перепрыгивал с одного сухого места на другое и все-таки несколько раз угодил в вонючую жижу. Наконец, испачкав ботинки, он добрался до церковной площади. Солнце село, но с неба еще падали его последние отблески на высокие, словно крепости, дома, стоявшие полукругом и смотревшие, как и Карл, поверх уходившей круто вниз булыжной дороги на постоялый двор и церковь. Они находились далеко внизу, словно на сцене, церковь у правой кулисы, постоялый двор — у левой. Там же стояли и мулы, привязанные к колышкам и деревянным столбам и опустившие головы в торбы с кормом. И сразу же Карл увидел гробы. Он знал про них, как и про мулов, и потому не испугался, ну или почти не испугался, когда увидел гробы перед одним из домов. Три ящика длиной в человеческий рост лежали рядком. Он поглядел на остальные дома. Перед каждым — перед каждым! — гробы, по большей части из старого потемневшего и покоробившегося дерева, но некоторые — светлые, недавно оструганные. У одного дома пять или десять, у другого всего два, аккуратно положенных друг на друга. Но перед некоторыми домами, например перед тем, у которого стоял Карл — с покосившейся дверью и заколоченными окнами, — гробы были свалены как попало.

— Гробы — что навозные кучи в Эмментале, — говорил отец Карла. — Посмотришь на штабель и сразу понятно, что за люди тут живут.

Он сам, например, никогда бы не женился на женщине, перед домом которой лежали небрежно сваленные гробы.

Каждый в деревне сразу после рождения получал гроб, в который, когда наступал его час, его и клали. А до тех пор гроб ждал перед домом. У каждого мужчины имелся свой гроб и у каждой женщины. Не было жителей деревни без гроба. Естественно, и у Карла был свой. Он увидел его в середине штабеля перед постоялым двором — это была настоящая гора из гробов — оструганный ящик из почти красного дерева, успевший стать таким же темным, как и все остальные. Хозяин постоялого двора, который в углу трактира держал еще и деревенскую почту, доводился ему дядей. Братом отца. С ним и его домом было связано так много людей, что гробы просто стеной окружали дом. У дяди жили бесчисленные двоюродные тетушки, троюродные братья и сестры. Им одним требовалась дюжина, а то и больше гробов. А кроме них, было много и таких, кто, подобно родителям Карла, переехал в город или в Америку и давно обзавелся детьми и внуками. А у некоторых уже не осталось деревенской родни с собственным домом, но они продолжали держаться за деревню и считали дядю своим родственником, а его постоялый двор — своим домом; разумеется, дядя следил и за их гробами. Он точно знал: вот это — гроб Йона, а тот — Элеоноры, даже если никогда их не видел. (Вполне может быть, что тот или иной постоялец, вовсе и не житель деревни, пользовался его душевной добротой и хитростью заполучал себе гроб.) Сейчас постоялый двор, казалось, был закрыт. Вокруг никого, ни одной живой души — и куда они все подевались? А когда на небе исчез последний луч солнца, Карл не смог разглядеть даже собственных ног, даже собственной руки, вытянутой перед глазами. И только у ворот церкви горел огонь. Словно повинуясь чьему-то приказу, отец пошел в ту сторону.

Он на ощупь пробрался к двери — негасимый огонь мигал на ветру, — и она открылась, прежде чем он дотронулся до дверной ручки. Карл вошел. Внутри церкви было так светло, что он зажмурился. Сделал еще два-три неуверенных шага, а потом остановился, ничего не видя, прикрыв руками глаза. Он чувствовал тепло, жар, который исходил (он осторожно открыл глаза и смотрел теперь сквозь пальцы) от тысячи свечей, зажженных по всей церкви. Огни повсюду: перед ним на полу, вдоль стен, на огромных, с колесо, паникадилах, висевших высоко под потолком, на ограде кафедры и, совсем высоко, перед органом. Море огней. На церковных скамьях сидели мужчины в черных одеяниях, с белыми, мерцающими в свете свечей лицами. Впереди старики, за ними пожилые, дальше мужчины помоложе и совсем юные, некоторые не старше его. Прямо перед ним, в первом ряду, сидел его дядя, крупный крепкий мужчина со спутанными волосами, а рядом с ним, намного мельче, — отец. Как ему удалось прийти раньше, ведь Карл шел так быстро? Как это Карл его не заметил? И как отец умудрился остаться сухим?.. В задней части церкви он увидел белые чепцы женщин. Значит, они все здесь! Они ждали его! Они знали, они уже двенадцать лет знали, что сегодня он придет! Они смотрели на него, неподвижные, большеглазые, молчаливые. Там, сзади, рядом с колонной, была и его мать! Карл вошел через боковую дверь — за ним протянулся мокрый след, с ботинок натекла лужа — и теперь стоял перед алтарем, на возвышении, украшенном вазами с цветами. Бодяк и альпийские розы изо льна и соломы, потому что в это время года настоящих цветов еще не бывает. Перед глазами у него все закружилось, и Карл оглянулся, прикидывая, куда бы ему спрятаться — за колонну или, может, выйти обратно за дверь. Но она уже закрылась, словно сама собой, и замок щелкнул. Как будто кто-то повернул ключ. Алтарь тоже не годился. Отделанный черным мрамором, он напоминал крепость. Да и вся церковь была черной, как есть вся. Стены, покрытые черной штукатуркой, словно светились. Черные свечи (правда, огонь свечей сиял), священные покрывала, мощи мучеников и целая армия странных святых, статуй почти в человеческий рост, которые возвышались вдоль стен, держа в руках булавы и мотыги, алебарды и косы. Перед алтарем, посреди этой церковной сцены, стояли стол и стул из эбенового дерева.