— Моя дорогая Эвис, — громогласно заявил Роджер, — никто из вас так и не понял, в чем смысл такого рода отдыха. «Преодолевать трудности в комфорте». То есть мы живем на судне, которым должны управлять сами: моторный катер явно удобнее, но так гораздо веселее. С другой стороны, у нас приличная еда; мы могли бы питаться хлебом и лярдом, но это не столь забавно. Как и во всех играх, мы сами устанавливаем себе правила. Вставать рано утром — одно из них.
— Очень точно сформулировано, Роджер, — сказал я. — Пожалуй, мне стоит обдумать твои мудрые мысли снаружи, пока ты будешь наслаждаться еще одной непременной частью игры — приготовишь каюту для сна. Спокойной ночи всем.
Все направились к своим койкам, и Роджер принялся убирать окурки и бутылки. Через носовой люк, который располагался рядом с нашей каютой, я выбрался на узкую палубу и теперь стоял, наслаждаясь прикосновениями прохладного воздуха к лицу.
Несколько минут я размышлял о людях, собравшихся на яхте: о том, что они значат для меня, и о том, какая судьба их ждет. Я пожилой человек, и в моей жизни были времена, когда меня одолевали сомнения, существует ли хоть какая-то справедливость в нашем мире, устроенном так несправедливо и странно, что одни люди имеют возможность отдыхать на яхте, а остальную часть года бездельничать на побережье Средиземного моря, а другие пятьдесят недель в году проводят в Олдеме[3]и оставшиеся две недели — в Бристоле[4].
Однако с возрастом подобные сомнения посещали меня все реже и реже. Теперь я уверен, что невозможно придумать ничего лучше, чем подобное неравенство. Если мир комфорта и лени исчезнет, потеря будет невосполнимой! Именно это я повторял себе на яхте ночью, предшествовавшей началу истории, о которой я собираюсь рассказать.
Мне часто приходится слышать, как мои знакомые с воодушевлением рассуждают о том, что всякое изменение — к лучшему. И тогда я теряюсь, не в состоянии выразить свои ощущения. Но в тот вечер, когда я стоял один на палубе яхты, мне казалось, что, окажись рядом, они, возможно, поняли бы меня.
Снизу донесся тихий, переливчатый смех Эвис. Страшно подумать, что ее очарование может быть безвозвратно утеряно в ежедневной рутине! Сильнее, чем прежде, я почувствовал, что одно лишь существование этой девушки оправдывает мир, в котором она появилась на свет. Я подумал о других пассажирах яхты. Почему бы не позволить таким милым и веселым бездельникам, как Филипп и Тоня, развлекаться сколько им хочется? Они украшают жизнь, и если подобные люди исчезнут, мир рухнет. Мир, который, несмотря на все свои недостатки, дарит больше радостей жизни большему количеству людей, чем любой другой, который мы можем придумать. Бог свидетель, в этом мире больше глупцов и злодеев, чем я могу сосчитать, но его населяют также чрезвычайно милые люди, с которыми мне повезло встретиться.
Я подумал о нашей разношерстной компании. Некоторые с рождения окружены комфортом. Эвис, к примеру, всю жизнь провела в кругу людей, озабоченных лишь одним: чем занять свободное время. Уильям же, наоборот, отвоевывал место под солнцем исключительно собственным умом; десять лет назад он учился, не щадя себя, в одной из средних школ Бирмингема. Филипп привык, что удовлетворяется любой его каприз, а Кристофер, сын школьного учителя, нередко сам с характерным для него горьким юмором говорил: «Я всегда был так беден, что даже не научился влезать в долги».
Таким образом, на яхте Роджера собрались выходцы из разных слоев общества — одни из милейших людей, которых мне когда-либо приходилось встречать. Если их мир исчезнет, подумал я, то блеск и элегантность навсегда уйдут из нашей жизни!
До нелепости мрачные мысли для полноватого пожилого мужчины, поздним вечером стоящего на палубе яхты, но я не оправдываю себя. Я действительно так думал, и привожу здесь свои размышления для того, чтобы показать, как я относился к своим друзьям до начала событий, так сильно повлиявших и на них, и на меня самого. Признаюсь, однако, что испытал легкий стыд, обнаружив, что задумываюсь над проблемами, которые следовало разрешить еще в двадцатилетием возрасте.
Закурив, я стал смотреть на отражение красного кончика сигареты в воде. От болота потянуло сыростью, и по спине пробежал озноб. Я услышал глухое уханье совы и тихий шелест ее крыльев. Камыши и небо поглотила тьма — луну скрывали облака, и единственным источником света были сверкающие полосы от иллюминаторов, протянувшиеся поперек реки. Ночь стояла очень тихая, и вода казалось неподвижной.
Глава 2
Роджер управляет яхтой один
Я спустился в каюту и обнаружил, что Роджер сидит за столом, а перед ним лежит раскрытая книга, похожая на толстый гроссбух. Он писал, низко склонив голову, поскольку свет лампы был тусклым, и стены каюты тонули в тени. Когда я уселся на койку и принялся отстегивать воротничок, Роджер поднял голову.
— Остальные отправились спать, — сообщил он. — Заполняю судовой журнал. Прочту тебе, когда закончу.
— Хорошо, — ответил я, пытаясь скрыть недовольство.
На мой взгляд, чтение вслух собственных сочинений — одна из самых неприятных привычек человечества; как бы то ни было, это весьма распространенное увлечение, и противиться ему опасно. В свое время я уже не раз страдал от него, хотя всегда старался быть снисходительным к авторам. Если мучений не избежать, то их можно хотя бы перенести с достоинством. Мне нравится доставлять радость людям, и поэтому я не только слушаю романы, стихи и письма, сочиненные друзьями, но иногда даже прошу прочесть их. В минуты откровенности с самим собой мне кажется, что репутацией человека с утонченным вкусом я скорее всего обязан именно этой моей привычке.
Таким образом, не имея особого желания выслушивать отчет Роджера о сегодняшнем дне плавания, я постарался изобразить живой интерес.
— Получишь удовольствие, — пророкотал он, услышав мое «хорошо», и снова склонил голову над столом. — Всем всегда нравится слушать судовой журнал, — прибавил он и принялся писать своим нервным, неразборчивым почерком.
— Да, — ответил я и окинул взглядом стену над моей койкой, надеясь найти место, куда можно пристроить воротничок.
Обнаружив полку, я разложил на ней часы, запонки и галстук — с методичностью, которая во мне глубоко укоренилась. Сомневаюсь, смогу ли я заснуть, не выполнив простой ритуал укладывания наручных часов слева от запонок.
Роджер кашлянул, чтобы привлечь мое внимание, и принялся читать вслух:
— «Первое сентября. Выходим из Экла. „Сирена“ снялась с якоря около восьми часов утра, согласно привычке капитана». Это я, — пояснил Роджер.
— Разумеется.
— «В духе самопожертвования, — продолжил чтение Роджер, — который он проявлял во время всего путешествия, капитан до самого завтрака управлял яхтой один. Завтрак отложили до половины одиннадцатого из-за слабостей женской части экипажа, которая настолько увлеклась разнообразными методами украшения самих себя, что не обращала внимания на физические потребности своих господ и повелителей». — Роджер посмотрел на меня и весело рассмеялся: — Неплохо, правда?
