…В пятницу вечером, когда я встречалась с подругами, а беззубая Муза кушала манную кашу, особенных угрызений совести я не испытывала. Они, безусловно, были. Но не особенные. Подруга Галя Зайцева приехала с Лазурного берега и привезла кучу впечатлений, фотографий и очередную грустную повесть безумного курортного романа без последствий, кроме вздохов.
— Девочки, он чудо! — Было бы справедливо поставить в конце тирады восемь восклицательных знаков и один вопросительный к самой себе. — Лучший мужик моей жизни! — Зайцева закатывала очи, не забывая наливать, накладывать, давать рекламу закускам.
Натурально скепсис выразила лишь Нинель Матюшина:
— Опять? Переплюнул прошлогоднего?
Зайцева дунула на свою челку, подбросив ее вверх, и игриво повела плечом:
— Сказка.
— Из провинции? — тяжело налегая грудью на стол и дотягиваясь до осетрины, поинтересовалась Нинель.
Вопрос бил в больное место, как в незаживающую рану. У нашей Галины Викторовны было два мужа, и обоих она вывезла из Тмутаракани. Первого нашла во время картофельно-уборочной кампании, второго прихватила в аудиторской поездке в провинцию. И всех мужей испортили квартирные нюансы. Галина мама тетя Ася отказывалась прописывать зятьев на свою московскую жилплощадь, после чего зятья последовательно исчезали. От первого Зайцева родила дочь Полину, второй исчез вместе с музыкальным центром, фотоаппаратом и каракулевой шубой тети Аси.
Печальный опыт. И вопрос Нинель остался без ответа.
Снимая тему, уравновешенная, как система вселенского порядка, Виктория свет Андреевна спросила:
— Как, Галочка, на новом месте работается?
Это интересовало всех. Год назад совершенно неожиданно Зайцева бросила аудит и перешла в газету «Из рук в руки» простым бухгалтером. По слухам, донесенным Нинель, Галку и владельца аудиторской конторы застукала жена последнего. И в отместку перекрыла Викторовне кислород. Галина ткнулась в поисках работы в одно место, в другое — не берут. Пополз среди аудиторских дам слушок — Галина Викторовна Зайцева опасна для мужских достоинств, как раскаленный утюг.
Справедливости ради следует заметить: подобных слухов обманутая жена могла и не распускать. Опытному кадровику достаточно одного взгляда на нашу Галю, чтобы понять — перед ним дама неограниченных возможностей. Профессионализм без рамок феерический, аппетит (в том числе сексуальный) здоровый, работоспособность на всех фронтах ошеломляющая. Воплощение огня в полный рост, утюг не нужен.
Полненькая брюнетка Галя всему отдается с душой. Если сегодня у нее гости, то для них накрытый стол ломится от яств, стаканы звенят, хозяйка хохочет. А ест и пьет хозяйка так, что развязывают и язвенники, и трезвенники, и самые экзотические диеты.
— Нормально работается. Люди везде одинаковы, — кивает Галка и подливает в рюмку Виктории кагора.
Сама Зайцева пьет исключительно водку. Но для гостей держит, чего их душа изволит. Виктория предпочитает кагор, Нинель — мартини. Мне по барабану, что пить, но — на случай обнюхивания Музой — цежу коньяк. В крайнем случае отбрешусь рюмашкой с научным руководителем, старым мухомором Гавриилом Марковичем. Я у него — любимая ученица. Ученых баб мухомор не переносит, и я с ним в общем-то согласна, и посему научным дискуссиям предпочитаю общение под рюмашку. Получается неплохо. — Гавриил Маркович — кладезь информации и житейской мудрости, и мы действуем друг на друга весьма успокоительно.
Вредная Нинель не успокаивается:
— Адрес-то у мужика узнала?
— Не успела, — бормочет Зайцева. — Он приехал и уехал с другой группой. Наших на морскую экскурсию повезли… приезжаю в отель… а его нет. Ну, девочки, за нормальных мужиков! Чтоб все у них срослось-сложилось!
Тост поддержали все. Нинель пожелала мужу Степе подсидеть начальника СМУ, в котором он трудится. Виктория попросила у бога здоровья своему Тошику (к слову сказать, Тошик — преподаватель МГУ и слывет одним из строгих). Я подумала и пожелала Мише, чтобы все его шестеренки крутились в нужную сторону, корабли плавали, норвежцы хвалили и дали Нобелевскую.
Выпили. Закусили. Тут бы и по душам поговорить, но в нашу Нинель вселился некий бес вредности.
— Сима, а ты, я смотрю, опять с кейсом? Где сегодня диссертацию пишешь? В Коломне?
— На Колыме, — буркнула я и машинально посмотрела на часы.
Взгляд украдкой не остался незамеченным, и тюремную тему неожиданно поддержала Зайцева:
— Ты со своей Музой как с писаной торбой носишься. Совсем она, что ль, очумела — посадить тридцатилетнюю бабу под замок?!
— Двадцатидевятилетнюю, — поправила я.
— Вдова соломенная, — фыркнула Галка. — Твой благоверный не лично решил весь норвежский флот выстроить? Пора бы ему и вернуться… Ездишь раз в год на случку…
— Это мой выбор, — отрезала я.
Милая Виктория покосилась недовольно на подруг, погладила мое плечо и спросила:
— Как здоровье Музы Анатольевны?
— В целом нормально. Сегодня, в частности, у нее разгрузочный день. Сидит без зубов.
И я рассказала девочкам историю о челюсти.
— Бедняжка, — вздохнула Виктория.
— Иногда полезно, — вставила Нинель.
Галка забыла о Музе и ловко вставила Матюшиной шпильку — думаю, в отместку за намеки на очередной провал в курортно-любовной эпопее:
— Отважная ты женщина, Нинель. Блондинка, а носишь желтое. Я, когда в белый красилась, не смогла. Растворилась в желтом платье, как в стакане фурацилина.
Нинель одернула пиджак канареечного цвета с черной отделкой, огладила юбку и процедила:
— Дере-е-евня. Это Кельвин Кляйн! У Матвиенко почти такой же…
— А-а-а… — протянула Галка, — ну если у самой Матвиенко-о-о. Тоже, кстати, отважная в цветах блондинка. Интересно, сколько мешков цемента твой Степка на этот костюм упер?
У Нинель побелели глаза, посинели костяшки пальцев, и я испугалась за столовые приборы. Еще чуть-чуть, и графин полетит в Зайцеву.
— Галь, у тебя гусь подгорает! — выпалила Виктория, и вместо графина из-за стола смело хозяйку.
Через секунду из кухни раздался хохот:
— Верка, черт, надо ж так напугать!
…Вспоминая позже этот вечер, мне казалось, что я листаю фотоальбом. Скорее чужой, чем личный. Вот снимок четкий. Вот размытый. Какие-то фрагменты, пустые паузы, намеки и обрывки…
Без Гали мы почти не разговаривали. Матюшина надулась, словно у нее маслина в горле застряла, Виктория катала по скатерти хлебный мякиш, и я, как бы оправдываясь, — самой так показалось, — предложила тост:
— Давайте, девочки, выпьем за наших мам и… свекровей.
— Они наше прошлое и будущее, — тихонько добавила Виктория.
