Снаряд взорвался, отколов угол амбразуры. Пламя и взрывная волна хлестнули в глубину бетонной коробки, сорвав со станка пушку, раскидав расчет. Спасаясь от огня и дыма, в заднюю дверь успели выскочить двое артиллеристов. Остальных смяло и сплющило, а к телам подбиралось пламя от горевшего хламья и снарядных ящиков.
«Тридцатьчетверки» разбили одну из пушек в капонире. Для этого пришлось вложить с десяток снарядов. Капониры были защищены каменной стенкой, скрепленной бетоном. Вторая пушка била часто, но не слишком точно. Танки маневрировали, уходя от снарядов. Ударили минометы, десант побежал от смертельно опасных для них осколочных взрывов под защиту сосен.
Оба танка без команды понеслись вперед, чтобы расстрелять полуразбитые вражеские позиции с близкого расстояния.
Эта торопливость обошлась одной из «тридцатьчетверок» дорого. Снаряд перебил гусеницу, вывернул ведущее колесо. Командир танкового взвода стрелял на ходу, пытаясь помочь обездвиженному экипажу.
Лучше бы он остановился. Неточная стрельба на ходу позволила немецкой пушке точным снарядом добить «тридцатьчетверку», которая, перекошенная, осыпаемая минами, продолжала вести огонь. Экипаж не имел права покинуть ее, пока было исправно вооружение. Когда машина загорелась, сумели выбраться башнер и стрелок-радист.
Взводный достал немецкую пушку, вложив снаряд в верхнюю часть щита. Взрывная волна и осколки трехдюймового снаряда искромсали щит, приборы наведения, раскидали расчет. Почти все артиллеристы были убиты или тяжело ранены. Уцелевший подносчик отползал, не в силах оторвать взгляд от исковерканных тел камрадов.
Это была месть за горевшую «тридцатьчетверку», из которой сумели выпрыгнуть двое ребят. Командир танка, старый друг взводного лейтенанта, и механик-водитель горели вместе с машиной.
Немецкий Т-4 с вывернутым орудием выбрался задним ходом из капонира. Лейтенант, его командир, хотел спасти машину. Уйти от тяжелых снарядов огромной русской самоходки, которую прозвали «дозеноффнер» – консервный нож.
Фугасы их шестидюймовых орудий вскрывают толстую броню «тигров» и «пантер», как консервную банку. Не зря сами русские называют эти самоходные установки «зверобоями» – охотниками за хищниками. Если консервный нож не опередить…
Но опережать было уже некому. Т-4 с переломанной пушкой сделать ничего не мог. Дот горел, обе «семидесятипятки» в капонирах были разбиты. Вели огонь лишь минометы и зенитная 20-миллиметровка.
Изредка хлопали легкие гранатометы, но расстояние для них было велико. Кумулятивные гранаты не долетали до русских машин. Взрывались, разбрасывая огненные брызги, а в стрелков летели снаряды «тридцатьчетверки» и пулеметные трассы.
Понимая, что жизни его «панцеру» остались считаные минуты, немецкий лейтенант дал команду экипажу покинуть машину. Успели выскочить лишь двое. Лейтенант уже скатывался по броне, шепча слова молитвы или прощания. Страшное диковинное зрелище предстало перед ним в последние секунды жизни. Лязгающий зеленый монстр надвигался на него. Черное отверстие огромного, как бревно, орудия полыхнуло вспышкой.
Грохота выстрела он не услышал и не понял, что с ним происходит. Фугас врезался в основание башни, взрыв разнес все, что находилось внутри. Сдетонировали снаряды, опрокинув исковерканную башню и подняв в воздух горящие обломки. Тело лейтенанта безжизненной грудой упало на камни.
«Тридцатьчетверка» добивала зенитную пушку, вели огонь оба пулемета. Из траншей и укрытий выскакивали немецкие солдаты. Кто-то успевал скрыться, другие падали. Вася Манихин, заряжающий в экипаже Чистякова, высунулся с автоматом в руках.
Мина рванула в десяти шагах, осколок лязгнул по крышке люка.
– А ну, на место! – сдернул сержанта вниз Чистяков и захлопнул люк. – Пушку я заряжать буду?
– Фрицы там… хотел прикончить, – не мог успокоиться Манихин.
Колесник гнал машину к разбитым дымящимся укреплениям, горящему танку. Сейчас это было самое безопасное место. Следом шла уцелевшая «тридцатьчетверка». Обе машины, стреляя с коротких остановок, заставили замолчать минометы и пулеметные точки.
Дот, размером поменьше, дал очередь из крупнокалиберного пулемета. Расчет выскочил наружу, но угодил под взрыв тяжелого снаряда.
Приотставшие было десантники резво бежали, догоняя самоходку и танк. Добравшись до вражеских позиций, где не осталось никого, кроме убитых и тяжелораненых, стреляли, не жалея патронов, во все подозрительные амбразуры и щели. Быстро обшаривали траншеи, блиндажи и трупы в поисках трофеев.
Молодой унтер-офицер с развороченным бедром приподнялся, опираясь на пулемет, из которого успел выпустить три ленты.
– Не стреляйте, я…
Он попытался снять часы и протянуть их, прося о пощаде. Не успел. Автоматная очередь перебила руку, прожгла грудь. Унтер упал рядом со своим помощником.
Десантник резво отстегнул часы, достал из кармана сигареты, складной нож. Кивнул приятелю:
– Старательно сучонок воевал. Весь окоп гильзами засыпан.
Радист передал Чистякову наушники. Комбат Болотов сообщил, что батальон вместе с оставшейся самоходкой продвигается по дороге вперед, мимо укреплений.
– Спешить надо. – И добавил после паузы: – Тебе помощь не нужна?
– Нет, сами справились.
– Тогда догоняй нас.
На этом связь оборвалась. Чистяков увидел, как, обтекая гребень, на полном ходу движется батальон, следом грузовики мотопехотной бригады.
– Хоть бы поинтересовался, целы его танки или нет, – бурчал старшина Колесник. – Про спасибо я уже не говорю. Небось, расхвалился своему начальству, что укрепления подавлены, батальон развивает успех.
– Как же, – подхватил наводчик Хлебников. – Командир штурмового батальона. За умелый прорыв на «майора» рассчитывает.
Чистяков выбрался наружу. В ушах звенело от пальбы, затекли ноги. Савин Леша, самый молодой и самый грамотный из экипажа, ковырялся в траншее, искал трофеи. К нему присоединился заряжающий Вася Манихин. Бывалый сержант знал, где искать. Выбил сапогом дверь просевшего блиндажа, цыкнул на десантников, кинувшихся следом:
– Не лезть! Вы свое собрали. Лешка, а ну со мной. В блиндаже всегда что-нибудь найдется.
Следом, на правах однополчан, протиснулись двое танкистов. Против них Манихин не возражал.
– Неплохо повоевали, Сан Саныч, – зевая, потягивался на солнце старшина Колесник. – Только Мишку Щукова и остальных ребят жалко. Одни головешки остались.
Впрочем, особой печали в его голосе не слышалось. За два с половиной года Колесник успел привыкнуть к смертям. Их машина могла также догорать, как СУ-152 веселого лейтенанта Мишки Щукова и «тридцатьчетверка», воевавшая рядом.
Матвей Колесник был старше всех, ценил жизнь, всегда помнил о семье и сейчас отходил от напряжения короткого, но тяжелого боя. Он и за трофеями не пошел, считая, что по сравнению с удачно закончившимся боем это сущая ерунда.
