Шейх уразумел свою выгоду. Понятие «реклама» ему было неизвестно, однако важность передаваемой из уст в уста молвы представлялась бесспорной.
– Да будет так, как я обещал. Мои люди проводят тебя, неверный, ты получишь столько еды и питья, сколько нужно.
Час спустя отряд бедуинов из восьми человек вместе с Питменом взял курс на север.
3
Шотландцу было ясно: эта поддержка отнюдь не гарантирует успех его предприятия – разве что избавляет от угрозы гибели на данный момент.
– Какой отсюда самый ближний оазис у железной дороги? – поинтересовался он у араба, ехавшего на верблюде рядом с ним.
– Окбур.
– Это далеко отсюда?
– Два дня езды, если не устраивать долгий привал. Но ведь верблюды очень устали!
– Долгий привал – еще чего выдумал! Даже короткой передышки и то не будет. Вперед!
– Падаю перед тобою ниц, господин. Сам ты белолицый, а сила у тебя, как у бедуина.
Вечером все же пришлось устроить короткий привал, а затем, не щадя животных, отряд упорно продвигался к цели, пока наконец на второй день вдали не показалось темное пятно – словно брошенная на песок тряпка.
– Вон он, Окбур.
– Дал бы мне кто-нибудь из вас бурнус. По-моему, я основательно поджарился на солнце, глядишь, за местного сойду.
– Среди берберов, которые живут в горах, немало светлокожих. Они не темнее тебя, господин мой… А вот тебе бурнус.
– Сходил бы кто-нибудь из вас на разведку в оазис.
– Хорошо, господин, я схожу. А вы покамест располагайтесь тут.
Над пустыней во всей своей красе распростерлось синее тропическое небо. Бедуины приготовили на раскаленных камнях какую-то нехитрую еду. Питмен тоже подкрепился, после чего путники, завернувшись в покрывала, улеглись. Питмену было ясно, что о побеге его уже сообщили по радио. Но места, где нет гарнизона, для него не опасны. С одним жандармом из арабов он и сам управится, без посторонней помощи.
Прогретый за день мелкий песок отдал все свое тепло, и пустыню окутал пронизывающий холод. К рассвету барханы покрылись инеем, можно было подумать, будто бы выпал снег. Уже заалела заря, когда посланец вернулся.
– Ну что там?
– На целый оазис всего два солдата. С этими в случае чего ты и сам справишься.
– А у железной дороги?
– Будку охраняет только один сторож – европеец, он пьет не просыхая. Вождю арабского племени я сказал, что ты друг шейха Измина. На этих арабов можно положиться. Руми они ненавидят, и сюда еще не дотянулись кровожадные лапы Легиона. Так что они будут на твоей стороне.
– Спасибо.
Первые лучи солнца засверкали на крупицах тающего инея, когда Питмен подошел к выкрашенному красной краской стволу пальмы, к которому была прикреплена табличка с надписью:
ОАЗИС ОКБУР
4
Возле сторожевой будки все было тихо. У железнодорожного полотна паслись козы. Питмен отворил дверь и вошел. За столом сидел какой-то оборванец. Лицо его напоминало высушенную голову аризонца: южноамериканские индейцы столь искусно обрабатывали их, что голова взрослого человека сжималась до размеров кулака, сохраняя при этом индивидуальные черты лица.
– Доброе утро! – поздоровался дезертир.
– К черту церемонии! – отозвалась живая мумия, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся железнодорожником. – Чего надо-то?
– Я сопровождал караван. Теперь он отправился в Тимбукту, а мне хотелось бы попасть в Марракеш.
– Дурацкая идея. Что бы вам тоже не прогуляться с ними в Тимбукту?… Черт, куда подевалась моя бутылка?
После недолгих поисков бутылка со спиртным обнаружилась.
– Когда пойдет поезд? – вопросил Питмен, начиная терять терпение.
Железнодорожник затолкал в рот громадный кусок рыбы и, покуда справлялся с ней, знай себе пожимал плечами в ответ.
– Бред какой-то! Вы что, не знаете, когда отходит поезд?!
– Нет. Знаю только, когда он сюда прибудет.
– И когда же?
– А кто его разберет!..
– Когда поезд был здесь в последний раз?
– Да сегодня, с утречка… Но он уже отбыл.
– А когда придет следующий?
– Недели через две-три… По-разному бывает. Да вы присаживайтесь!
Питмен впал в отчаяние.
– Вы железнодорожник?
– Так точно. Но я ведь и музыкальную школу окончил. Дядюшке моему уж больно хотелось, чтобы из меня дирижер получился.
– Чушь собачья!
– Не чушь, просто у меня склонности к этому нету. Я уж предпочел заняться живописью… Вот так и стал железнодорожником.
«Господи, да это же сущий кретин!» – с тоской подумал шотландец.
Похожий на мумию железнодорожник запил рыбу изрядным глотком спиртного, и глаза его покраснели, будто бедняга часами лил слезы не переставая.
– Ходит отсюда еще какой-нибудь транспорт на север, кроме поезда?
– Птицы летают, к примеру… Эй, потише! Чего это вы так разбушевались?
– Извольте отвечать как положено. Думаю, движение тут было еще до той поры, когда вы стали железнодорожником. Итак, во сколько отправляется поезд отсюда?
– Я регулирую здесь движение вот уже два года, и за это время люди передвигались только по железной дороге.
– А до тех пор?
– До тех пор я играл на фаготе в камерном оркестре… Но вследствие пристрастия к алкоголю утратил способность чисто и верно издавать звуки.
– Выражайтесь яснее, иначе вам несдобровать.
– Ну, знаете ли, если это вам не ясные речи, то что вы запоете через часок? Сейчас семь пятнадцать, а в восемь двадцать я буду пьян в стельку и на все вопросы смогу отвечать только народными песнями.
– Откуда вы это знаете с такой точностью?
– У нас, на железной дороге, точность – первейшее дело. В семь тридцать – сигнал к отправлению первой бутылки, в восемь двадцать – пересадка на пальмовое вино, а аккурат к девяти часам с четвертью подоспевает пассажирский состав.
– Какой еще состав?
– В лице одной доброй арабской женщины. Она принесет смесь двух крепких настоек, потому как к тому моменту пути начнут раздваиваться… то бишь в глазах станет двоиться. В девять сорок пять я впадаю в буйство, но сейчас-то я еще в полном порядке, а вы жалуетесь, что речи мои вам, видите ли, не понятны. Да я как стеклышко и все вам очень даже внятно объясняю!
Усохшая, словно препарированная индейцами голова, мутный, лишенный всякого выражения взгляд, похожее на маску лицо, тусклый, безжизненный голос этой несчастной жертвы хронического алкоголизма делали дальнейшие расспросы бессмысленными.
