По лицу ее совершенно невозможно было догадаться об этих старательных расчетах; пристально на нее взглянув, Льюис решил, что она обрадовалась, просто стесняется ему признаться. Странный, незнакомый трепет охватил его — трепет счастья.
Еще ни слова не было сказано, но в этот миг их жизнь стала другой.
Три недели спустя, ближе к Рождеству, повалил густой снег. Проснувшись, Элен никак не могла понять, отчего в спальне так светло. Она кинулась отдергивать шторы.
Было совсем раннее утро, и снег лежал еще нетронутым. Она смотрела на этот новый, сверкающий под яркими лучами мир. И, глядя на непорочно чистое утро, она впервые ощутила, как в ней шевельнулся ребенок.
Элен замерла, прижав руки к тугому животу. Какое странное ощущение, совсем не похоже на то, что пишут в книгах, а может, ей показалось? Но это повторилось снова: слабый трепет, как трепещет птичка, когда берешь ее в ладони; трепет ее плоти, и уже не только ее. Это слабое биение вызвало острое желание защитить себя и ребенка, настолько острое, что она расплакалась. Чуть позже, позируя Энн, она спросила, нет ли у нее на примете хорошего доктора. Гинеколога, чуть помедлив, уточнила она.
Энн молчала. Потом оторвалась от мольберта и выпрямилась, держа кисть на весу. Ее неправильное личико с умными пытливыми глазами повернулось к Элен.
— Есть. Правда, этот ублюдок обожает изображать из себя святошу. Но слывет хорошим специалистом.
После недолгой паузы Энн принялась опять атаковать холст точными быстрыми мазками. И ни слова больше — что значит англичанка, подумала Элен. Она завтра же отправится к этому специалисту, мистеру Фоксворту, в его приемную на Харли-стрит. Только Льюису не нужно об этом знать.
Мистер Фоксворт был высок и замечательно элегантен. На нем была серая с жумчужным отливом тройка, серый с жемчужным отливом галстук, заколотый жемчужной булавкой. На лацкане желтела чайная роза, он что-то писал, сидя за отполированным до блеска столом. На стене ровным рядочком висели английские пейзажи, заботливо освещенные, вернее, пейзажики, ненавязчиво гармонирующие со скучноватыми, но безупречно «ампирными» обоями. Элен не сводила глаз с картинок, в то время как мистер Фоксворт с интересом изучал собственный стол. Он расспрашивал Элен о месячных и явно был недоволен ее ответами. Ей никогда еще не приходилось обсуждать подобные вещи с мужчиной; щеки ее горели от стыда.
Задав последний вопрос, он тяжело вздохнул, давая понять, что женщины, стало быть и Элен, существа непостижимые и эта их таинственность порядком успела ему надоесть. Он велел пройти в смотровую, сестра все ей объяснит. Потом он ее осмотрит, скорбным голосом сообщил он, явно тяготясь предстоящим осмотром.
Разговор с медсестрой был коротким.
— Все с себя снимайте, и трусы тоже. Халат на вешалке.
Элен послушно все сняла. Когда она облачилась в зеленый хлопковый халат, сестра подвела ее к узкой кушетке, застланной белой бумагой. В ногах кушетки были прикреплены какие-то странные штуки, похожие на перевернутые стремена: Элен почувствовала брезгливость. Но тут медсестра нажала кнопку звонка, и почти сразу вошел мистер Фоксворт.
Глядя куда-то поверх ее головы, он взял в руку нечто вроде парикмахерских щипцов, одной рукой, обтянутой резиновой перчаткой, он держал эти щипцы, другой ловко обследовал ее лоно.
— Сначала будет немного холодно. Постарайтесь расслабиться, — сказал он, единственные его слова за весь осмотр.
В ответ на просьбу расслабиться Элен мгновенно напряглась. Мистер Фоксворт раздраженно покрутил у «щипцов» какой-то винтик, проверил, хорошо ли закрепилось, и взглянул на медсестру. Потом он положил ноги Элен на подножники. Она закрыла глаза.
Когда она решилась открыть их, мистер Фоксворт уже стягивал перчатки. Он их скомкал, швырнул в корзину. Потом, сдвинув выше ее легкий халатик, осторожно ощупал ее живот и груди, опять глядя куда-то в пространство. Элен всей кожей ощущала его неприязнь и никак не могла понять, в чем причина. В том, что она не замужем? Интересно, почтенных матерей семейства он осматривает с такой же недовольной миной? Услыхав, как медсестра называет ее «мисс Крейг», Элен поняла, что угадала.
Его безмолвная брезгливая неприязнь наполнила ее ужасом. Нужно было надеть обручальное кольцо, разыгрывая из себя замужнюю даму, — лучше так, чем эта непробиваемая броня пренебрежения.
Будто заклейменная, она снова вошла в кабинет. Мистер Фоксворт что-то записывал, кивком пригласив ее сесть. Поставив наконец точку, он вперил в нее строгие глаза и, осторожно подбирая слова (так обычно разговаривают взрослые с детьми), начал:
— Мисс Крейг. Беременность обычно длится сорок недель. Сегодня двадцать второе декабря. У вас, я полагаю, девятнадцать недель. Точнее я сказать не могу, поскольку вы не назвали сроков последней менструации. — Он помолчал. — Обязан вас предупредить: если вы намерены прервать беременность, я ничем не смогу вам помочь. Закон суров. При сроке более двенадцати недель — а у вас более — возможность прерывания исключена… вы меня понимаете, мисс Крейг?
Элен решилась посмотреть ему в глаза. О чем он говорит? Она старалась понять и не могла.
— Прерывания? — переспросила она. — Вы имеете в виду аборт? Но я не собираюсь делать аборт, я хочу иметь ребенка.
Мистер Фоксворт поджал губы. Слово «аборт» он воспринимал очень болезненно. Он слегка отодвинул настольный календарь.
— Конечно, конечно. — «Так я тебе и поверил», — звучало в этом вежливом успокаивающем голосе.
— Вы просто хотели узнать, все ли у вас в порядке. Вам следовало бы прийти раньше. Но не беда, здоровье у вас отменное. Мы с вами можем довольно точно определить день родов, примерно четвертое мая — весенний ребенок. Лучшая пора, то-то радость для каждой мамочки. — При этих словах лицо его невольно прояснилось, но тут же снова стало строгим, будто только сейчас он понял, что его апробированные замечания насчет «радости для каждой мамочки» не всегда уместны. — Приди вы месяца три назад, тогда у вас еще был выбор и вы могли решать, что лучше для вас и вашего ребенка. Ну а теперь… — Лицо его стало очень серьезным. — Мисс Крейг, вы не подумывали о том, чтобы доверить кому-нибудь заботу о будущем ребенке? — спросил он как бы между прочим.
У Элен пересохло во рту; с вежливо отсутствующим видом доктор украдкой разглядывал ее. На ней было суконное пальтишко, недавно купленное. Она поняла, что мистеру Фоксворту ясно одно — пальтишко у нее очень дешевое. И вот из-за этого несчастного пальто он смеет с ней так разговаривать. Из-за пальто и из-за того, что она не замужем. С ненавистью и отвращением посмотрела она на его вежливое лицо и вспомнила мать. Неужели тот докторишко из Монтгомери, который делал ей аборт, так же смотрел на ее маму?
В эту минуту она пообещала себе, в который раз пообещала, но теперь наверняка: с ней больше не случится ничего подобного. Никогда в жизни ей не придется бегать к гинекологу. И чего бы ей это ни стоило, ее ребенку не придется пережить такое детство, как у нее, ее ребенок не будет знать этой болезненной, страшно уязвимой гордости — вечной спутницы нищеты. Элен поднялась со стула.
