Вдова Леон пошевелила кочергой угли, оживила пламя, разбила на сковороду несколько яиц и подала нам на толстых, разрисованных цветами фаянсовых тарелках яичницу, которую мы с удовольствием съели при тусклом свете единственной лампочки, горевшей над столом, потому что хозяйка этого заведения притушила свет, вскарабкавшись на довольно высокую скамеечку и вывинтив все остальные лампочки.
Как всегда бывает в тех случаях, когда сталкиваешься с иным взглядом на жизнь и повадками, не похожими на наши собственные, нас охватило чувство какого-то странного блаженства. У нас не было более никаких иных желаний, кроме как остаться здесь, в мягком полумраке, от которого комната, где мы находились, стала казаться больше, чем она была на самом деле.
— Вас устроит небольшой кусочек сыра и медовая коврижка? Это все, что у меня есть. Что же касается комнаты, то у меня и есть всего одна комнатушка, да к тому же, должна заметить, вам очень повезло, потому что вы попали ко мне в удачный вечерок, когда я пребываю в хорошем расположении духа… Я ведь вам сказала, что гостиница закрыта, а я никогда никого не обманываю. Ну так вот, я уже собиралась лечь спать и уже хотела было запереть дверь в тот миг, когда вы постучали. Вообще-то я люблю постоять на пороге дома несколько минуток, прежде чем идти в спальню. Мне нравится прощаться с улицей, желать ей доброй ночи, когда она пустынна и тиха. Да, конечно, на ней и всегда-то не очень людно, но для меня все равно слишком много народу. Но к счастью, есть кошки.
— А я что-то не вижу ни одной, — удивленно протянула Клеманс.
— Да нет, я говорю о бродячих, приблудных. Они знают, что у меня в карманах всегда припасено для них что-нибудь вкусненькое, несколько кусочков кошачьего корма, ну, этих хрустящих сухариков, а они… они как-то переговариваются между собой, сообщают друг другу…
— Жизнь у вас просто замечательная, — промолвила Клеманс и, повернувшись ко мне, продолжила свою мысль: — Вот видишь, счастье существует.
— С жизнью и со счастьем — точь-в-точь как с кошками, никогда ничего не знаешь заранее… — сказала вдова. — Когда кошка появляется около дома, надо вроде бы забрать ее к себе, но ведь не угадаешь, какой у нее характер, чего от нее ждать… Вот уже целую неделю меня по ночам мучают кошмары, я просыпаюсь от того, что мне снится, будто целая свора разъяренных кошек набрасывается на меня, царапает своими острыми когтями, нет, даже не царапает, а дерет, да еще эти твари кусаются… Я с криком просыпаюсь и не могу прийти в себя до утра, ворочаюсь, не сплю… Ну кто бы мог подумать? Кошки! Кошки! Ведь это единственные создания, которых я люблю на всем белом свете! И вот вам пожалуйста! Можете вы мне это как-нибудь объяснить?
— Могу, и очень легко, — сказала Клеманс. — В счастье, которого все так страстно жаждут, никто не верит. Его надо так долго ждать, ведь оно не торопится приходить к нам. Потому что оно просто боится нас. Посмотрите, с каким упорством, с какой злобой, с каким остервенением весь мир набрасывается на него и старается его прогнать, когда оно приходит и бережно заключает этот мир в свои объятия. Сказать по правде, счастье — это плод воображения, выдумка. Я попрошу Огюста найти для вас мою последнюю книгу, я всегда вожу в чемодане, в машине несколько экземпляров для подарков. Ведь вы кое-что почитываете, мадам, я вижу, у вас на каминной полке лежат газеты.
— Вообще-то они мне нужны для растопки, — сказала вдова Леон. — Сосед отдает мне старые газеты. Ну не думаете же вы в самом деле, что я стану убивать время на чтение описаний всяких ужасов, что творятся в мире? Я, правда, занималась этим в молодости, как раз в ту пору, когда повстречала мсье Леона. Он заставлял меня перечитывать вслух понравившиеся ему статьи, в особенности те, где говорилось об убийствах, о всяческих происшествиях, несчастных случаях, о слухах о скором начале войны, и те, в которых авторы серьезно рассуждали о войне. Да, в конце концов он получил, что хотел, я имею в виду войну… Она его призвала, забрала, да так при себе и оставила…
Я встал из-за стола и подошел к двери, но почему-то никак не мог ее открыть. Вдова Леон пришла мне на помощь: она отодвинула засов, дважды повернула в замке ключ, откинула скобу, и я наконец выбрался из дома и направился к машине, чтобы найти то, о чем просила меня моя спутница. Вдова стояла на пороге и ждала, чтобы снова закрыть дверь.
— Я говорю о другом виде чтения, — вернулась к затронутой теме Клеманс, — я имею в виду книги, где речь идет о выдуманных событиях и фактах, но эти события и факты, сколь бы ни были они ужасны и прискорбны, никогда не смогут тягаться с низостью, гнусностью и мерзостью реальной жизни.
— Моя жена пишет о счастье, — уточнил я, — об успехе, о красоте, о стойкости, о невинности и честности.
— Ну и мешанина!
— Да, конечно… — согласилась Клеманс, — но я всем этим очень дорожу, и, уверяю вас, я не кривлю душой, нет, я очень искренна, таковы мои убеждения. Ну скажи же и ты хоть слово, попытайся убедить мадам Леон.
— Все истинная правда. Моя жена пишет настоящие шедевры о призрачной, идеальной жизни, о жизни, о которой можно только мечтать. Вы уже что-нибудь слышали о писательнице Маргарет Стилтон?
— Видите ли, это я и есть, — вставила Клеманс, не дожидаясь ответа мадам Леон.
— Хм… красивая книга, — задумчиво протянула вдова, рассматривая книгу, — и краски такие хорошие… А это кто же тут целуется и обнимается?
— На суперобложке? Мои герои.
— А ее можно давать в руки всякому? Я имею в виду, можно ли ее читать всем? — спросила вдова Леон, уставившись на название последнего творения Клеманс и зачитывая его вслух: «Больше, чем любовь».
— А знаете, вы подали мне хорошую идею! Да, да! Вы подсказали мне название для моей следующей книги! — воскликнула Клеманс. — Конечно! Я назову ее именно так: «Книга для всех!» Позвольте мне посвятить ее вам, прошу вас, а этот экземпляр я вам дарю и хочу его надписать. Итак, я ставлю свой автограф и пишу то, что написано на фасаде вашей гостиницы? Вдове Леон?
— Я предпочла бы, чтобы вы поставили здесь мою девичью фамилию, — замялась женщина.
— Ну что же, как пожелаете. Что же мне написать? Я вас слушаю…
— Напишите так: Луизе-Габриэль-Антуанетте де Ла Шез-Мари.
— Через дефис? Как Шез-Дье?
— Да, но между Шез-Мари и Шез-Дье нет ничего общего, скорее наоборот… Шез-Дье находится в Верхней Луаре, а Шез-Мари — в Пуату. Я родом оттуда, семейство наше обосновалось там давным-давно и проживало вплоть до смерти моего последнего дядюшки, разорившегося в пух и прах. Он продал все-все, даже последнюю семейную реликвию: хрустальный бокал из очень красивого дымчатого хрусталя. Этот бокал, как гласит семейное предание, дошел до нас от самого дальнего предка, от которого, собственно, пошел наш род, он был любимым конюхом короля Генриха Четвертого и тоже следом за своим государем стал добрым католиком. Именно он, как говорят, и дал двойное название «Шез-Мари» нашему родовому поместью, чтобы таким образом указать на свое отречение от веры гугенотов и переход в католическую веру, а до него это маленькое поместье называлось просто «Ла Шез». Теперь там колония для малолетних преступников.
