Не скажу, что меня не ценят в «Газетт». Чак и другие редакторы поощряют мою «разносторонность», но до тех пор, пока я думаю точно так, как они, пишу, как они считают нужным, и во всем с ними соглашаюсь. Редакционная политика «Газетт» – нанимать в команду игроков, которые послушны, как побитые собаки, но отличаются окрасом, кличками и национальной родословной. К тому же их можно немедленно заставить заткнуться, как только речь заходит о продвижении. Это значит, что в корпункт на Гаити освещать «волнения» посылают черного парня, тогда как в десяти футах от него сидит белая женщина, как выяснилось, свободно владеющая гаитянским креольским. И еще это значит, что, вздумай она возроптать, ей моментально приклеят ярлык неблагодарной самодурки-нытика. Не хочу сейчас об этом говорить. У-у! До смерти надоело.
Сейчас хочу только одного – пива. Уга-уга!
В последнее время пользоваться общественным транспортом стало немного сложнее, поскольку наша газета расклеила по всему городу постеры с моей огромной рыжевато-каштановой шевелюрой, веснушчатым лицом и идиотскими словами: «Лорен Фернандес: Ее Casa – ваша Casa, Бостон». Это случилось после статей о численности населения, где подчеркивалось, что теперь «испаноговорящее меньшинство» – самое большое в стране. До того как сей оксюморон появился на первых полосах буквально всех изданий, главные средства массовой информации не дали бы за рассказ о латиноамериканцах и chalupa[14]чихуахуа. Даже под угрозой смерти я не заинтересовала бы Чака Спринга подобной темой. А теперь, когда испаноговорящие люди – большой бизнес, он только и жаждет писать об этом.
Сами понимаете, денежные дела. Латиноамериканцы уже не считаются иностранцами, немытой угрозой, наводнившей общественные школы своим грязным, никому не нужным языком. Мы теперь местный рынок. И продаемся на рынке. В том числе и я. Моя колонка. Мои постеры. Алчность заставляет людей совершать безумные поступки. И самое безумное то, как рекламный отдел притемнил на фотографии мое лицо, чтобы оно смотрелось так, как, по их мнению, должна выглядеть натуральная латинос. То есть смуглой. И когда листок впервые появился неподалеку от дороги 93 и на станциях метро, мне начали названивать sucias. «Эй, Cubana[15], когда ты успела заделаться Chicano[16]?» Ответ: очевидно, когда я стала полезной своей газете.
В честь того, что именно Уснейвис некогда окрестила нас всех, мы предоставили ей право выбрать место проведения нашего юбилейного торжества. Мы с пониманием относились к ее всегдашней потребности доказывать в нашем сестринстве, что она сделала со своей жизнью нечто большее и лучшее, чем кто-либо другой. Это Уснейвис выискала «Эль Кабалитто», которым владел седовласый кубинец с мягкой улыбкой, как две капли воды похожий на моего Papi. То есть ростом пять футов шесть дюймов и такой бледный, что проступали синие прожилки на кривых ногах. К тому же лысеющий и с таким носом, как у марионеток из шоу «Улица Сезам». Каждый раз, когда я смотрела на него, у меня сжималось сердце при мысли, что я сама продукт векового тропического выведения породы.
Уснейвис – по любым мыслимым меркам девушка немаленькая – тоже любила «Эль Кабалитто», поскольку каждую смену здесь подавали (только не подумайте, девчонки, что я сочиняю) сразу на четырех огромных пластиковых тарелках: на одной – мясо и рыбу, на второй – гору белого риса, на третьей – супообразную белую и красную фасоль. И наконец тарелку жирных жареных бананов: может быть, «maduros» – спелых, повидлообразных, сладких, как леденец, или, может быть, «tostones» – зеленых, сначала обжаренных ломтиками, затем отбитых и снова зажаренных, но уже в чесноке.
Дважды жаренные бананы, если так вам понятнее. Все это пришлось объяснять нашей Эмбер, которая считает, что любые латиноамериканки точь-в-точь как она. И искренне думает, что мы все поголовно едим те же блюда, на которых выросла сама в Оушнсайде, штат Калифорния. Спим и видим ее любимое menudo, то есть суп с рубцом. Мексиканцы, не удивляйтесь, готовят его абсолютно без всякого принуждения – их миниатюрные женщины встают над раковиной и выполаскивают трупное дерьмо из свиных кишок. Спасибо, увольте. Это не для меня. Эмбер искренне полагает, что калифорнийский стиль мексиканской еды всеобщий для латиноамериканцев, а единственный вид бананов – тот, что она видела до приезда в Бостон и который ее матушка покупала в «Албертсон»[17]и крошила в корнфлекс, прежде чем везти ее в мини-вэне на репетицию марширующего оркестра.
Пора бы ей чему-нибудь научиться. Но честно говоря, я совсем не уверена, что Эмбер догоняет реальность – то и дело лезет ко мне с доисторическим движением чиканос 70-х, «смуглых и гордых», Que viva la raza jive![18]Западного побережья. А когда не пристает ко мне, пристает к Ребекке. Ребекка может реагировать как ей угодно. Но меня Эмбер заколебала.
Иногда в «Эль Кабалитто» появляется еще и пятая тарелка с чем-то, что мы, карибские латиноамериканцы, называем «салатом» – парой ломтиков авокадо, зеленым луком и помидором. Эта смесь приправлена солью, уксусом и маслом. Вот почему пуэрто-риканские дамы, которых видишь на улице, дородны, словно автобус. И почему кубинцы, когда спорят о политике, молотят воздух толстыми, как сосиски, пальцами. Кубинцы и пуэрториканцы не слишком любят ковыряться в салате – им нравится что-нибудь жареное, особенно мясо, которое недавно хрюкало. Люди, изолированные на своих островах, десятки тысяч лет назад решили, что Puerco[19]придает силы и здоровье. Недавно я ездила на Кубу познакомиться со своими родными, и они ради меня забили поджарую свинку с грустными глазами. Я натолкалась до одури, а они все повторяли: «Милая, что с тобой? Почему ты не ешь мясо? Смотри, умрешь от flaquita[20]».
Papi так и не проникся американской точкой зрения, что салат – это «нечто чертовски сложное, куда напихано множество разных листьев». Он по-прежнему кипятит на завтрак банку сгущенного молока и черпает ложкой тошнотворно-приторную массу, хотя его рот уже набит карри. А мама предпочитает жареные яйца (именно так, в одно слово и никогда одно без другого) с белым хлебом, запивает кокой (содовой, лекарством, не важно чем) и лакирует ментоловой сигареткой. Хорошо, хорошо – сдаюсь: больше ни слова о Papi. Моя врач гордилась бы мной. Кубадектомия.
А я? Понятия не имею, откуда я такая взялась. Никогда не откажусь от хорошего салата «Цезарь». На завтрак привыкла потреблять булочки с мягким лососевым сыром. И еще я, как говорится, подсела на «Старбакс»[21]. По-моему, в эти напитки добавляют кокаин и экстази, и мне от этого хорошеет; и хотя меня, как и всех остальных, воротит, когда мне с экрана навязывают «маленькую, среднюю или большую», я выше этого. А если по утрам не заглотну чистящую таблетку и не побегу на горшок – да, да, именно то, что вы слышали, – я совсем никакая. Только не рассказывайте об этом моему начальству. От меня ждут, что я буду точно такой же, как игривые латиноамериканские адвокаты, испытывающие оргазм, когда они в рекламных телероликах намыливают себе голову шампунем в суде. И стану выхватывать манго из корзины, которую постоянно ношу на голове, если не сижу в редакции, где веду беседы исключительно о мексиканской фасоли. Завтрак латинос – манго и папайя, а потом вперед, отплясывать макарену!
