— А что, я могу, — серьезно ответил Гера. — Восьмой этаж — ерунда. Хотите проверить? — Он даже привстал со стула, словно намеревался немедленно произвести эксперимент.
— Садись. Я не сомневаюсь, что ты способен на все, — сказала Карина. — Но устраивай свои фокусы в другом месте. Не в нашей квартире.
— А пусть прыгает, — вставила вдруг Галя. — Мне кажется, он трус. Только выпендривается.
Драгуров еле успел ухватить Геру за руку — так резво тот бросился к открытому окну.
— Я верю, верю, — пробормотал Владислав, сам испугавшись не меньше жены и дочери. Он почти насильно усадил мальчика обратно на стул. — Вы как хотите, но я, пожалуй, действительно выпью рюмку водки. Такие фильмы мне противопоказаны.
Дальше Герасим вел себя вполне нормально. Сидел за столом чинно, не крошил хлеб и не давился тортом. Отвечал на вопросы вежливо, хотя вяло и как-то неопределенно. Искоса бросал пронизывающие взгляды на хозяев, будто пытался понять, кто что собой представляет. Со своей ровесницей Галей почти не разговаривал. Правда, и она к нему не обратилась ни разу. Карина, знавшая о госте больше других, напряженно молчала, а когда к ней обращался муж, отвечала невпопад.
К концу вечера все настолько устали от общения, словно перетаскали с этажа на этаж тонну груза. Впечатление осталось тягостное.
— Уф! — выдохнул Владислав, когда мальчик, попрощавшись, ушел. — Даже дышать трудно. Как перед грозой. Атмосферное давление — понятное дело.
— Иди-ка сюда! — позвала его из коридора Карина. Она стояла перед открытой дверью туалета. Там, на кафельном полу, блестела лужа. — И чтобы больше его тут не было.
— Он что, не умеет писать в унитаз? — выглянула из-за спины матери Галя и фыркнула.
— Возможно, — хмуро отозвался Владислав.
7
Отчим был пьян, мать — тоже, хотя умудрялась стирать белье в раковине. Поскольку ей постоянно приходилось бегать из ванной на кухню, вода переливалась через край и на полу оставались следы босых ног. Вот и сейчас она помчалась на грозный окрик, забыв завернуть кран.
— Не суетись, сядь! — приказал муж. — Наскачешься еще.
Она выпила протянутую стопку, подхватила из миски огурчик. Только бы не разозлился, а то начнет — не остановишь. Но и бессловесная, животная покорность вызывала у него раздражение. Он пришел в эту семью с улицы, не имея ни кола ни двора, но отчего-то считал и жену, и пасынка обузой на своей шее. Хотя вообще за все сорок пять лет своей жизни никогда толком не работал. Сидел раза три по мелочевке, мог стянуть что плохо лежало, орал в поддержку демократов, освободивших его от угрозы статьи за тунеядство… Лицо — темно-коричневое, совсем испитое — на вид можно дать и шестьдесят. Внутри у него — и в животе, и в голове — уже давно все сгнило, тусклые глаза загорались лишь при мысли о водке, но драться по пьяному делу он любил и умел. Первый ее муж был гораздо лучше. Тот хоть на приличной работе вкалывал, правда, денег в последние годы ему все равно не платили, но зато рюмки опрокидывал лишь по воскресным дням да праздникам. Сама виновата, что довела мужика до петли…
Мать украдкой вздохнула. Хотела перекреститься, но рука не поднялась под пристальным и жестким взглядом.
— А где наш Герка-геронтолог? — Муж любил мудреные словечки, смысла которых, конечно, не понимал: услышит где-нибудь и запоминает.
— Вон идет, — откликнулась она, заслышав, как в коридоре хлопнула дверь. Лучше бы уж позже пришел, когда этот чумовой спать завалится.
— А ну, герой, топай сюда! — позвал отчим, Она побежала к раковине, где журчала вода, успев шепнуть сыну на ухо, чтоб был непокладистее, не возникал. Два мужика в доме — как волк и волчонок, того и гляди перегрызут друг другу горло.
— Ну, чего уставился? — спросил Гера, усаживаясь напротив отчима. Смотрел не мигая, буравя того глазами, и это подействовало. Пьяный немного смягчился, забыв, зачем звал мальчика.
— Ты… это… ужинал или как?
— Или как.
— Отвечай правильно! Смотри… Чего?
— Чего «чего»? — усмехнулся Герасим. — Ты, дядя Вова, совсем дурной, когда нажрешься. Как космонавт в невесомости.
— К-хм!.. Распустился без отцовской руки. Поживи с мое — поймешь что к чему. Я в твои годы… Гм-м… А ты чего меня дядей Вовой, а не папой кличешь? Ты должен меня батей называть, по закону. Я тебя усыновил, заразу такую.
— Я не просил.
— Еще бы тебе, сопле, слово давали! И ты меня век помнить должен, И Клавка, кобыла заезженная. Клавк, поди сюда!
— Сейчас! — откликнулась мать из ванной.
Отчима, прикончившего вторую бутылку, окончательно развезло. Положив здоровенные кулаки на стол, он пережевывал сало и уже не говорил, а что-то мычал:
— Ты… понял?.. Гад… Где шлялся?.. А?..
— У новых соседей был в гостях, — произнес Гера. Еще минут десять, и придется вместе с матерью волочь отчима к кровати. Сам не дойдет.
— Знаю их. Видел вчера, — чуть отрезвел тот. — А чего ты к ним липнешь? У тебя дома нет?
— Это они ко мне прилипли. Дочка их в меня втюрилась. Ничего деваха, ногастая будет. Уже и сейчас есть за что подержаться.
— Чего-то ты рано об этом думать стал. Хотя я в твои годы уже столько девок попортил… В рабочем городке жил, а там… В каждой подворотне…
— Это о чем вы тут? — спросила мать, входя на кухню.
— О бабах, — ответил Гера. — Дядя Вова меня уму-разуму учит.
— Ты бы лучше спать шел, — сказала она мужу. — Совсем вымотался. — Это прозвучало так, словно он только что вернулся после трудовой смены.
— И то дело, — согласился труженик, но неожиданно взгляд его вдруг вновь упал на Герасима и из мутного стал кроваво-красным. — Падла, — просипел отчим, — ты почему «здрасьте» не говоришь?
— А вали-ка ты на фиг! — огрызнулся Герасим.
— Убью-у! — Отчим вцепился одной рукой в стол, пытаясь достать пасынка кулаком, но его повело, он завалился на бок и растянулся на полу. Гера отскочил к плите, на которой закипала кастрюля с бульоном из говяжьих мослов.
— Ну хватит, будет тебе. — Клавдия попыталась поднять мужа, загораживая от него сына, но сама тут же получила удар кулаком в бок, сдавленно охнула и отлетела к стене.
— А-а, твари!.. Сговорились! — заорал отчим, встав на ноги и схватив бутылку за горлышко.
И в это мгновение кипящий бульон выплеснулся ему на голову.
Гера юркнул в коридор, слыша за спиной звериные вопли отчима.
8
Карина еще продолжала в истоме прижиматься щекой к его плечу, но уже исчезала, растворялась во сне, уходила в единственную для каждого страну, ив такие мгновения он всегда глупо боялся, что жена не вернется обратно никогда. Почему — он и сам не мог себе объяснить. Ночь, темнота, все, что связано с луной, тяготило его, таило некую опасную тайну, к которой Владислав боялся прикоснуться. Порою он ощущал себя просто большим ребенком, вынужденным притворяться и играть во взрослого, не понимая и не принимая навязываемых ему правил. Возможно, именно поэтому он и выбрал столь редкую профессию — кукольный мастер. Может, именно оттого и находил больше смысла в жизни детей, чем в жизни тех, кто их породил. Жена что-то прошептала во сне. Он не разобрал, скорее, почувствовал: что-то ее тревожит. Сам он сейчас думал про этого паренька, который случайно вторгся в их жизнь. Хотя, собственно, ничего и не произошло: ну, сначала нахамил, потом напакостил в туалете… И что? Выкинуть его из их крохотного семейного мира, выбросить из головы и больше не замечать. Еще лучше — надрать уши. Но воспоминания о нем невидимо звенели в темноте, словно комар, способный превратить ночь в бессонный ужас, когда приходится постоянно вскакивать с постели, зажигать свет, искать зловредное насекомое по всем уголкам и, не найдя, валиться в изнеможении обратно, стараясь заснуть, а потом ждать, напряженно ждать, когда оно все-таки обхитрит тебя и вонзит свой острый хоботок в твою кожу. Было в этом ожидании новой встречи с мальчиком что-то мистическое, инфернальное, будто предопределенное судьбой, и Владислав чувствовал это. Они как бы наконец-то сошлись, идя несколько лет навстречу друг другу. Странно, странно…
