— Не труповод ты, — вдруг твердо ответил отец, — ты сын мой. Им и останешься.
И старик порывисто обнял этого чужого рослого мужчину, которого не понимал, но которого, тем не менее, любил всем сердцем, и в котором чуял родную кровь. Чуял даже сквозь отчуждение, пролегшее между ними, сквозь долгие годы разлуки.
— Пойдем на буевище, сынок, — хрипло произнес Строк. — Матери поклонишься. Она все глаза выплакала, тебя дожидаясь. А уж когда из Цитадели возвращалась, по две седмицы как мертвая на лавке лежала.
— Она ездила ко мне? — удивился Тамир.
— Покуда силы были: в год по два раза. Да все впусте.
"Видать, Донатос не пускал, — догадался колдун, — знал, что на пользу не пойдет. Оно и верно".
…На жальнике, который прятался в рощице за городским тыном, Тамир с отцом пробыли до вечера. Колдун подправил холмик, окропил его кровью, словно не доверяя тому, кто по осени затворил матери путь в мир живых. Зарыл в могилу оберег с мудреным наузом, чтобы никто не смог Млаву поднять и потревожить.
После этого они с отцом долго стояли и молчали. Сыну было нечего сказать, а старику, который худым, костлявым плечом прижимался к молодому, налитому силой, говорить не хотелось. Он было решил вспомнить, каким Тамир был в детстве, но поглядел на его застывшее лицо и проглотил рвущиеся с губ слова.
Когда они возвращались назад и уже почти подошли к воротам, Строк стиснул обережника за локоть и заговорил:
— Ты прости, ежели что не так, сыночек. Может, обидно тебе, что Яську я пригрел?
— Да пускай живет, — отмахнулся колдун. — Ему защита, тебе подмога.
— Пойми, Тамирушка, — вновь заговорил отец, пытаясь объяснить сыну ход своих мыслей. — Стар я. Пекарню вон хотел совсем закрыть, не осталось силы на труд. А чужих нанимать боязно. Ум надо живой, острый иметь, чтобы за делом следить, чтоб не захирело да не разворовали. А я, сам видишь…
Он виновато развел руками и продолжил:
— А Яська вроде свой — родня, да и один как перст. Авось и сбережет дело родовое. Да и мне не так муторно. Вот закончишь служение, вернешься — будет что перенять в оборот.
Колдун сперва даже не понял, о чем толкует собеседник. А когда понял и заглянул в выцветшие слезящиеся глаза, то слова, готовые сорваться с губ, примерзли к языку. Сколько было в Строковом взоре надежды! Не смог сын разуверить отца в обратном. А потому молча кивнул и сжал костлявое плечо. Незачем старому хлебопеку знать, что служение Цитадели не закончить до самой смерти.
* * *
Вечером, дождавшись, покуда отец заснет, Тамир сдернул с сундука посапывающего Яську и потащил того на двор. Паренек от ужаса лишился голоса и разевал рот в беззвучном крике, цепляясь за дверь. Решил, видать, что хотят его вышвырнуть на улицу, на потеху Ходящим. Но обережник безжалостно выдернул трясущегося мальчишку из избы, да еще пинком приободрил:
— Не блажи, — шикнул колдун, — со мной не сожрут. Поговорить надо.
Малец отчаянно закивал и попятился обратно в дом.
— Да стой ты, дурень, — зло дернул его за ухо мужчина, не желая пускаться в долгие объяснения о том, что бояться нечего, поскольку защитные резы на подворье он обновил.
За шкирку Тамир выволок трясущегося паренька под старую липу, отвесил пару затрещин, чтобы перестал вырываться, и сказал:
— Слушай и вникай, бестолочь. Я через день уеду. Завтра поутру сбегаешь за посадником, скажешь: на Строковом дворе ждет его колдун. Пусть придет — дело до него есть.
— Господин, — залепетал мальчишка, у которого горели разом и затылок, и ухо, — дак он же меня и слушать не станет…
Перед глазами стали роскошные хоромы городского головы, к которым и подступиться-то было боязно. Да еще в вихрастой голове Яськи не укладывалось, что почтенный Хлюд — самый богатый купец Ел
а
шира — к кому-то явится по приказу, будто холоп.
— Как же я такое самому посаднику скажу?!
Но наузник не разделял его робости, лишь усмехнулся и ответил:
— Ртом.
В ответ Яська испуганно икнул и в душе взмолился Хранителям, чтобы сын Строка побыстрее отбыл восвояси — в Крепость или еще куда, подальше отсюда только. В умишке же шевелилась тревожная мысль: "Такой прирежет — и рука не дрогнет. А потом еще и поднимет". И мальчишке блазнилось, будто бы въяве он чувствовал страшную силу, которая волнами расходилась от этого молодого мужчины. Но Тамир даже не заметил, какой жути, сам того не желая, нагнал на паренька, и продолжил говорить:
— Завтра, едва от старосты вернешься, весь дом от крыльца до охлупня отмоешь. И не приведи тебе Хранители хоть вершок пропустить. Удавлю, как кутенка. Чтобы к вечеру вся изба блестела. Впредь будешь держать все в чистоте, а за отцом моим ходить, как за родным. Одряхлел он, но на закате лет жить будет, как человек, а не как свинья в хлеву. В баню води каждую седмицу. Стирай. Хлебово готовь. Да пока он в разуме, проси, чтобы ремесло передал. Как помрет — дом и пекарня тебе отойдут. Посаднику скажу завтра. Но заруби на носу: узнаю, что слово худое отцу сказал, обворовал или хоть на оборот кончину его приблизил — живьем в землю зарою.
Обмирающий Яська кивал.
— Понял хоть, что я сказал-то? — беззлобно усмехнулся колдун.
Парнишка распахнул глаза, соображая. До него лишь сейчас стало доходить, что Тамир только что уступил ему — сироте — родовое ремесло вкупе со всем родительским добром.
— Как же так, господин? Коли мне все достанется, ты-то что наследовать будешь? — залепетал мальчишка.
— Я все, что надо, унаследовал — кровь, плоть их да Дар свой. Остальное мне не нужно. А необходимое — в переметных сумах уместится. Если еще вдруг сюда вернусь, думаю, отыщешь мне в доме лавку и куском хлеба не обнесешь. Ну… а обнесешь коли, так и я забуду, что тебе обещал, и сотоварищи мои не вспомнят, — усмехнулся он и, больше не говоря ни слова, отправился в избу спать.
Яська потрусил следом, наступая наузнику на пятки. Первый раз в жизни оказался он ночью вне стен дома, оттого и поджилки тряслись.
Не-е-ет, о свалившемся на голову богатстве лучше в тепле под одеялом думать. Правда, поперед того как мечтать, еще вспомнить надобно, как матушка дом прибирала — труд-то завтра немалый предстоит.
* * *
На следующее утро Тамир сварил похлебку из ячменя, мяса и чеснока. По избе плыл дивный дух. Даже Строк, обычно со стариковским равнодушием садившийся за стол, и тот оживился и поел в охотку. Но едва Яська облизал ложку, как обережник посмотрел на него со значением.
Парнишку из избы словно ветром сдуло. Только дверь хлопнула.
— Куда это он? — изумился Строк.
— За Хлюдом, потолковать мне с ним надо.
Старик в ответ приосанился и важно огладил бороду. Отцовское сердце наполнилось гордостью за сына. Сам посадник к нему явится! Жаль, Млава не дожила…
