— Я напишу служанке, чтобы принесла деньги завтра. Ганьон покачал головой:
— Завтра твоя нежная шейка встретится с ножом гильотины. Откуда мне знать, что служанка не обманет?
— Это честная женщина, и я велела ей заплатить все мои долги, — с презрением ответила Жаклин. В ее камере не было окна, и темнота казалась абсолютной. Если ей придется провести последнюю ночь, не имея возможности написать письма или просто отогнать крысу, она сойдет с ума.
Однако Ганьон был непреклонен:
— Может, она заплатит, а может, и нет. — Он почесал подбородок. — У тебя есть что-то, чем ты могла бы расплатиться?
Жаклин задумалась. Драгоценностей у нее не было, а рубашка, сшитая из тонкого полотна и украшенная кружевами, теперь превратилась в грязную тряпку. Правда, шаль все еще выглядела вполне пристойно, но отдать ее означало провести ночь, страдая от невыносимого холода.
Жаклин отрицательно покачала головой.
— Так что же нам придумать? — Ганьон приблизился к Жаклин, взял один из ее белокурых локонов, рассыпавшихся по плечам, и принялся перебирать его своими грязными пальцами. — Очень красивые волосы. Давай заключим сделку. Твои волосы в обмен на свечу.
— Никогда! — воскликнула Жаклин, пытаясь отстраниться. Однако Ганьон и не думал выпускать ее волосы.
— Зачем так торопиться? — прошептал он, притягивая ее к себе. Зловонный запах из его рта был непереносим. — Ты можешь отрезать волосы сейчас, или завтра их отрежет палач. Но сегодня ты по крайней мере получишь что-то взамен.
Дрожь пробежала по телу Жаклин. Она знала, что перед казнью осужденным отрезают волосы, чтобы нож гильотины мог беспрепятственно совершить свое дело. Может, стоит согласиться? Она была в замешательстве. Заключенным часто разрешают перед казнью самим отрезать свои волосы, чтобы передать их семье. Лучше она отдаст их Генриетте, своей служанке, а та потом передаст сестрам. Хотя у Жаклин не было возможности помыть голову за те три недели, что она провела в тюрьме, ее волосы все равно были пышными и блестящими — они с детства являлись ее гордостью, и ими всегда восхищались.
— Оставь себе свою проклятую свечу! — проговорила сквозь зубы Жаклин, отталкивая руку тюремщика.
— Тебе решать, — сказал он, пожимая плечами, и вышел из камеры. Дверь за ним захлопнулась, и камера погрузилась во мрак.
Жаклин в изнеможении опустилась на кровать. До нее доносились крики и стоны осужденных, лай собак, шорохи, скрипы. Это были обычные звуки тюрьмы Консьержери. Девушке хотелось плакать, но слез не было. После ареста отца она проплакала несколько дней от страха за него. Он находился под арестом три месяца, но содержался не в таких ужасных условиях — камеры тюрьмы Палас-де-Люксембург, где ему пришлось провести время до казни, были просторными и светлыми, а те, кто мог заплатить, получали прекрасную еду и тонкие вина. Слуги приносили заключенным чистую одежду, книги, бумагу, чернила, их окружали ковры, картины и собственная мебель. Вместе с бывшим герцогом де Ламбером в этой же тюрьме находились его друзья — все они могли встречаться и неплохо проводили время вместе.
Когда Жаклин арестовали, то сначала поместили в общую камеру, в которой, кроме нее, находились другие женщины: несчастные спали на соломе и сильно страдали от вшей. Через два дня, заплатив вперед двадцать семь ливров, Жаклин перебралась в одиночную камеру. Ее служанку, Генриетту, пустили к ней только один раз; при этом девушка оказалась достаточно сообразительной и догадалась принести своей госпоже немного денег.
В двери камеры имелось небольшое оконце, и глаза заключенной понемногу привыкли к тусклому свету, сочившемуся из него. Внезапно Жаклин почувствовала неимоверную усталость и легла на кровать. Завтра ее казнят. Она не чувствовала страха и, скорее, была рада, что все закончилось так быстро. Зато мысль о том, чтобы провести в этой дыре несколько месяцев, приводила ее в ужас.
Теперь Жаклин боялась только за Антуана, у которого была сильнейшая простуда, когда за ним пришли гвардейцы. В тюрьме их немедленно разлучили и, несмотря на ее настойчивые просьбы, никто не хотел сообщить ей о нем. Ей оставалось только молиться, чтобы его содержали в человеческих условиях. Жаклин не сомневалась, что брата тоже приговорят к смерти, но ей не хотелось, чтобы он страдал.
Неожиданно она услышала скрип — дверь ее камеры открылась, и широкоплечая фигура на мгновение полностью заслонила дверной проем. Появившийся в дверях мужчина в руке держал факел.
— Немедленно принесите свечу, — произнес он, бросая шляпу на стол.
Ганьон торопливо направился выполнять приказание. Мужчина посмотрел на Жаклин, которая поднялась с кровати.
— Мадемуазель де Ламбер, с вами все в порядке? — спросил он с едва уловимой насмешкой в голосе, при этом незаметно разглядывая камеру. — Какой ужасный поворот событий! Никогда бы не подумал, что встречу вас в столь ужасающей обстановке.
— Убирайтесь, — холодно произнесла Жаклин. Мужчина с явным недоумением посмотрел на нее:
— Простите, вы меня удивляете. А где же безупречные манеры — свидетельство вашего высокого происхождения?
— Мои манеры и мое происхождение вас больше не касаются, месье Бурдон. Я же сказала, убирайтесь.
В этот момент в камеру вошел Ганьон, неся толстую свечу, которую тут же поставил на стол.
— Будут еще какие-нибудь распоряжения, инспектор? — спросил он.
— Нет, — ответил гость. — Оставь нас. Надзиратель кивнул и покинул камеру.
— По-видимому, придется напомнить вам кое-что. Вы больше не дочь его сиятельства герцога де Ламбера и не находитесь в данный момент в вашем замке. — Никола медленно снял перчатки и пристально посмотрел на девушку. — К тому же я не бессловесный крестьянин, который привык преклоняться перед вами. Здесь у вас нет никакой власти и я хочу, чтобы вы помнили об этом.
— Что вам от меня нужно? — устало спросила Жаклин. — Завтра я отправляюсь на гильотину — разве вам этого недостаточно? Или вы ждете, что я буду валяться у вас в ногах, умоляя походатайствовать за меня перед судом?
Во взгляде инспектора проскользнуло искреннее сожаление.
— Поверьте, мадемуазель, — сказал он, — я не думал, что вас арестуют.
Эти слова прозвучали словно удар грома.
— Так это вы подбросили письма, которые должны были скомпрометировать Антуана… — прошептала Жаклин. — Вы хотели, чтобы его арестовали!
— Ничего бы не произошло, если бы вы приняли мое предложение. Согласись вы тогда стать моей женой, и я защитил бы и вас, и вашу семью.
— Стать вашей женой? — В голосе Жаклин прозвучало неподдельное удивление. — И вы еще можете говорить об этом, после того как показали свою подлую натуру? Вы, по чьему навету был арестован мой тяжелобольной брат!
— Я не знал, что он так болен, — попытался оправдаться Бурдон. — И разумеется, мне в голову не могло прийти, что вы наброситесь на солдата Национальной гвардии.
