Она сочиняла стихи, но были они у нее садистские, похожие на пионерские страшилки. Когда она пришла в газету, ее прямолинейность и язвительность, помноженные на безграничную самоуверенность, оказались как раз здесь впору. Она освоила метод. Рисовала запутанные схемы – кто с кем и как связан; мэр у нее имел отношение к сомнительным делишкам банкира Галошина, а Тимур Мосолапов начинал службу в учебке с нынешним начальником УБЭП, который, в свою очередь, крышевал бизнес двоюродной племянницы арестованного в прошлом году вице-губернатора, которая третьим браком жила с виноторговцем Дагаевым, брат которого… При желании в этих цепочках можно было обнаружить кого угодно, даже самого себя. Ты всегда в схеме, брат мой! Вот почему так популярны сюжеты о необитаемом острове и пришельцах…
Ее заметили. Ее стали хвалить и побаиваться. Она ощущала себя восходящей звездой. Ей казалось, она способна на многое и путь ее лежит к каким-то вершинам. Вершин, правда, было не разобрать. Много было тумана. Она потопталась, подергалась, почувствовала, что совсем не движется, ей стало скучно. Она бросила газетное ремесло. Он попробовал пристроить ее к предвыборному штабу одного из кандидатов, но это кончилось конфузом – Тата стала прилюдно называть кандидата кретином и лицемером. Она была мало приспособленной для таких дел, ей хотелось самой определять, а не подчиняться чужим указаниям.
По выходным она ездила со Светиком, соседским юношей, на пейнтбол. На губе у нее постоянно вскакивал герпес, и она не знала, что с этим делать. Ой-ля, сказал он ей, врать не надо.
ТАТА: О чем это ты?
ЗИНОВИЙ: Будто не знаешь – герпес появляется у тех, кто врет. А поскольку ты врешь постоянно, у тебя он и не сходит.
ТАТА: Ну да – капусту я квасить не умею. Телевизор смотреть ты не велишь. Пейнтбол – говно. Мама моя – жирная корова. Трусы надо менять каждый день. Что еще?
Зимой он регулярно кипятил белье, а летом выдерживал его в морозильной камере. А Тата не умела даже гладить. В постели она могла всю ночь говорить о своих грандиозных проектах или делиться дикими фантазиями. Это его бесило. Особенно когда она начинала смеяться и сравнивать выдуманное с реальным. В такие минуты ему казалось, что они в комнате не одни, вокруг кровати толпятся стриженые новобранцы. Новобранцы сидят в его креслах. Новобранцы плещутся в ванне. Новобранцы заглядывают в окна.
По улицам ходят голые мальчики, как-то раз сказала она ему, и никого это не смущает. Дело было зимой. Не вижу никаких мальчиков, ответил он. Почему-то это ее рассердило. Грохнула об пол и вдребезги разбила вазу, которую подарил ему знакомый таможенник. Сексом с ним, просто так, ради удовольствия, заниматься она перестала. Ей хотелось быть беременной и родить, и чтобы он заботился о мадонне с младенцем. Его это пугало.
А потом начались ее полупьяные загулы, она пропадала неделями, на островах под Ширяево устраивала оргии у костра с какими-то случайными обожателями, участвовала в гонках на моторных лодках, угнала лошадей из конюшни банкира Галошина и со свистом, гиканьем, звоном бича гнала по всему городу табун, насмерть пугая сонных обывателей. Как-то вернулась под утро в мужской необъятной пижаме, и Давыдов сделал вид, что не замечает этого… как и она…
Потом она просто ушла. Собрала сумку и, не попрощавшись, исчезла. И стала время от времени возвращаться. Два раза в неделю тайком от Светика она встречалась теперь с Давыдовым, уже после того, как бросила его. Она не смогла бы объяснить, зачем это делает, ни Давыдову, ни Светику, ни себе. В те среды и пятницы, когда Тата бывала здесь, в ободранной однокомнатной квартире блочного дома на улице Победы, она на самом деле должна была посещать курсы английского языка. На два часа она отключала дурилку и говорила Зиновию, что ей, возможно, удастся получить грант и уехать в Америку. В свои планы, связанные с отъездом, она не включала ни Зиновия, ни Светика. Про Святослава она говорила: козел и тряпка, но говорила это таким тоном, будто жалела, что Давыдов оказался не тряпкой и не козлом. Что она говорила Светику о Давыдове, неизвестно. Но в любом случае давала понять, что приезжает сюда не ради удовольствия. Один раз, правда, с ее языка сорвались слова телесная тоска. Но и это, скорее всего, не было главной причиной. Просто она страшилась окончательно потерять Зину.
Она начала менять в себе все. Свое на чужое. Волосы, зубы, ногти. Вставила линзы, хотя зрение у нее было нормальным. Ботокс – это уже не актуально, говорила она, засажу себе в задницу чип, от которого все мышцы приобретут напряженный тонус. До чипа не дошло, но вот во влагалище она себе вставила какую-то хрень, делающую секс не только безопасным, но и каким-то безумным.
К этому времени скандалы в клубах и пьяные выходки создали ей репутацию. Она перестала понимать, чего ей хотеть, что она собой представляет и что может. Расставшись со Светиком, она целыми днями сидела в своей каморке, уткнувшись в компьютер, или тупо названивала всем, кого знала, но вскоре ей перестали отвечать.
Несколько лет она сочиняла грандиозный проект, призванный перевернуть все в этом городе: и бизнес, и власть, и социальную сферу. Возила этот проект знакомым депутатам, потом пацанам-пузанам. Никто не ловил фишку. Ее это бесило.
А он легко попадал под гипноз чужих желаний и всю жизнь грезил о женской безропотности. Безусловной безропотности. Ему казалось, в живой жизни испытать такого ему не удастся. И вдруг к нему пришло простейшее решение: надо обзавестись симулякром – резиновой куклой. И все! И никаких ты должен! Даже имя ей придумал – Ребекка. Как сама суть покорности. Она будет белой, теплой и гладкой голубкой. А он будет хищником. Или чуть живым трупом. Когда как. Без учета чьих-то желаний. Это будет исключительно комфортно. Без неожиданностей. Без лишних волос на теле. Только пушок. Хотя нет – на голове должна быть короткая мальчишеская стрижка. Очень короткая. Мягкий такой ежик, чтобы он мог иногда брать ее за голову и сжимать. Сжимать. И ягодицы должны быть небольшими. Нет, не мальчишескими. Но и не бабскими, конечно. Глаза в нужный момент она должна будет закрывать. Он не любит, когда на него смотрят в такие моменты. И никаких стонов. Никакой кибернетики. Только тихая музыка изнутри. Его не привлекала газетная аналитика. Он постоянно таскал в кармане томик великого Бунина…
Президент Бут
Программу поголовной чипизации населения настойчиво проталкивал Гучков. Это теперь был его бизнес. Бут осторожничал, не соглашался, ему не совсем нравилась эта затея. Мы что же – превратим людей в биороботов? – говорил он. Начитался басен! – возмущался Гучков, – каких биороботов, у людей сохраняется свобода выбора, просто они начинают ко всему относиться позитивно; меньше будет нытья, пьянства, разводов, драк на бытовой почве. Разве этого мало? Бут кивал, но при этом пытался какую-то собственную позицию отстоять: если поголовно, говорил он, то значит, и тебе и мне тоже чипы надо всаживать? Тебе – да! – радостно кричал Гучков, – а мне не нужно, я уже не человек, во мне сидит кое-что посильнее, чем микрочип. Ну, да, – криво усмехался Бут, – ты инопланетный дух и всех нас хочешь превратить в зомби. При этом он осторожно прикасался к карману, где у него сидела крыса, получившая имя Рита. Мне теперь тоже не нужно, хотелось сказать ему, все, что мне было нужно, у меня теперь есть. Но он промолчал. Хотя на лице его ясно было написано, что он не в восторге.
