Гэри догадался, что она улыбается, и прошептал:
— Что ты смеешься?
— Я не смеюсь, я улыбаюсь…
Он прижал ее к себе, она не отстранилась.
— Ты моя узница, ты не можешь пошевелиться…
— Я твоя узница, потому что не могу пошевелиться, но погоди немного…
Он закрыл ей рот рукой, и она вновь улыбнулась, в его ладонь.
— Ну, вы уже закончили любоваться в зеркало? — немузыкально взвизгнула Шарлотта Брэдсберри. — По-моему, тут на кровати кто-то есть… Оно шевелится…
— Я думаю, вы просто выпили лишнего… Идите-ка лучше спать… Вы неважно выглядите, — мягко посоветовал мужчина, словно уговаривая больного ребенка.
— Нет! Уверяю вас, тут кто-то есть!
— Все так говорят, когда перепьют… Идите домой!
— А как я пойду?! — простонала Шарлотта Брэдсберри. — Боже мой, я в жизни не бывала в таком состоянии… Что произошло? Вы не знаете? И вообще, хватит смотреться в зеркало! Вы меня утомили!
— Я не смотрюсь в зеркало, я вспоминаю, мне кажется, у меня чего-то не хватает… Чего-то, что было, когда я пришел сюда…
— Не мучайтесь! Того, чего у вас не хватает, у вас никогда и не было!
— Вот как?
— Что еще она выкинет? — вздохнула Гортензия. — Лучше бы ей свалить отсюда, чтобы мы могли вылезти…
— А мне и здесь хорошо, — заметил Гэри, — это стоит того, чтобы повторить… — Он пальцем погладил ее губы. — Мне очень хочется тебя поцеловать… И кстати, думаю, я сейчас поцелую тебя, Гортензия Кортес.
Гортензия почувствовала на губах его дыхание и ответила, легко касаясь губами его губ:
— Это слишком легко, Гэри Уорд, чересчур легко, раз — и ты в раю.
Он провел чутким пальцем по ее губам:
— А мы потом придумаем что-нибудь посложнее, у меня куча мыслей на этот счет…
Тем временем разговор между Шарлоттой Брэдсберри и ее спутником продолжался.
— Я не спрашиваю, что вы имеете в виду, так как опасаюсь, что ответ будет не слишком любезным.
— Ухожу. Завтра рано вставать…
— О! Точно! У меня был красный шарф!
— Какая безвкусица!
— Весьма польщен…
— Ну и дурища! — фыркнула Гортензия. — Ему расхочется ее провожать!
— Тсс! — приказал Гэри, пальцами продолжая обрисовывать контур ее губ. — А ты знаешь, что у тебя верхняя губа с одной стороны полнее, чем с другой?
Гортензия слегка отпрянула.
— Ты хочешь сказать, что я ненормальная?
— Нет, наоборот. Ты до скучного обыкновенна, у всех людей рот асимметричный…
— Только не у меня. Я совершенство.
— Я могу отвезти вас, если хотите. Вы где живете? — спросил владелец потерянного шарфа.
— О! Первая интересная фраза, которую я от вас услышала…
Шарлотта Брэдсберри попробовала подняться, но у нее ничего не вышло. При каждой попытке она тяжело падала на кровать, пока наконец не рухнула окончательно.
— Говорю вам, там кто-то есть… Я слышу голоса…
— Давайте-ка мне скорее руку, я уведу вас отсюда и доставлю домой!
Шарлотта Брэдсберри нечленораздельно что-то пробормотала — ни Гэри, не Гортензия не разобрали, что именно, — и удалилась, чертыхаясь и явно налетая на мебель.
Гэри склонился к Гортензии и долго смотрел на нее, не говоря ни слова. В его карих глазах появился дикарский отблеск, словно в нем проснулся первобытный инстинкт. «Так приятно было бы жить под сенью пальто, в надежном укрытии, жевали бы печенье и тянули кофе через соломинку, не пришлось бы больше вставать и мчаться куда-то, как Белый Кролик из «Алисы в Стране чудес». Никогда я не мог его понять, этого Кролика с красными глазками и при часах, который вечно куда-то опаздывал. Я хотел бы провести свою жизнь, слушая Гленна Гульда и целуя Гортензию Кортес, гладя волосы Гортензии Кортес, вдыхая чудный запах кожи Гортензии Кортес, придумывая для нее аккорды, ми-фа-соль-ля-си-до, и напевая их в завиток ее уха.
Я хотел бы… Я хотел бы…»
Он закрыл глаза и поцеловал Гортензию Кортес.
Так вот что такое поцелуй, удивилась Гортензия Кортес. Сладостный ожог, который вызывает желание броситься на человека, вдыхать его, лизать, вжиматься в него, вертеть так и сяк, вообще раствориться в нем…
Раствориться в глубоком омуте, погрузиться в него ртом, губами, волосами, затылком…
Потерять память.
Стать карамельным леденцом, который можно смаковать кончиком языка.
И самой дегустировать, как хорошее вино, находя ноты соли и перца, амбры и кумина, кожи и сандала.
Вот, значит, что это…
До настоящего момента она целовалась только с парнями, которые были ей безразличны. Она целовалась для пользы дела, целовалась светски, целовалась, откидывая шелковистую прядь с лица и глядя поверх плеча партнера. Она целовалась с ясным рассудком, ее раздражали острые зубы, жадный язык, клейкие слюни. Иногда целовалась со скуки, чтобы поиграть, целовалась, потому что на улице шел дождь или потому что никак не удавалось сосчитать стеклянные квадратики на окне. Или — воспоминание, по правде говоря, довольно постыдное, — чтобы получить сумку «Прада» или топик «Хлоэ». Гортензия постаралась забыть эту историю. Она была тогда ребенком, а звали его Шаваль[10]. До чего же грубый, жестокий человек!
Она вновь приникла к губам Гэри и вздохнула.
Выходит, поцелуй может быть источником наслаждения.
Наслаждения, которое распространяется по телу тысячью маленьких огоньков, вызывает чудесную дрожь в тех местах, которые прежде казались ей совершенно нечувствительными.
Даже в деснах под зубами…
Наслаждение! Какое чудо!
И тут же она мысленно отметила, что доверяться наслаждению не стоит.
Они долго шли в темноте.
По белым улочкам богатых кварталов, ведущих к Гайд-парку. Улочкам с чистенькими беленькими парадными.
К квартире Гэри.
Они шли в тишине, держась за руки. Вернее, их руки и ноги двигались в едином порыве, в едином ритме — ее левая нога одновременно с его левой ногой, ее правая нога одновременно с его правой ногой. С серьезностью и сосредоточенностью конной стражи в меховых шапках, сопровождающей Ее Королевское Величество. Гортензия помнила эту игру — идти в ногу, не сбиваться с ритма. Ей было пять лет, и она за руку с мамой возвращалась из школы имени Дени Папена. Они жили в Курбевуа; ей не нравились фонари на проспекте. И дом ей не нравился. И его обитатели. Она просто ненавидела Курбевуа. Мысленно отбросив это воспоминание, она вернулась в настоящее.
