– Живой! – опять повторил Алексей, проверяя себя.
Лодка то взбиралась на гребень волны, то ухала вниз. Он мог только предположить, что находится в двух третях расстояния между островом Эланд и польским берегом, и неосознанным чувством ощущать, что его относит то ли на юг, то ли на юго-запад. То и другое хорошо: в Польше – свои, в ГДР – тоже наши. Остается ждать.
Двоенинов стащил с головы гермошлем, в нем было тяжело, а без него холодно. Сначала он придерживал шлем в лодке рукой, потом устал, и шлем унесло водой. Наверное, свои уже ищут. Леша распечатал ракетницу, приготовился подать сигнал, но в округе никого не было, стрелять бесполезно. Он прислушивался к звукам и ничего не слышал, кроме плеска волн. Мотало его изрядно, поташнивало. Паек НЗ он проглотил и пил дождевую воду, повернувшись лицом к небу и сгребая ладонью влагу со щек и со лба в рот. Сквозь дрему Леша услышал тарахтение мотора. Он и не сомневался, что его найдут. Первый выстрел не получился – ракетница дала осечку. Он подумал, что отсырела. А во второй раз услышал шипенье, и веер красных огней рассыпался над морем.
Его заметили. В сумерках Алексей различил борт рыбачьего судна.
– Пан тоне? – спросил голос, усиленный рупором. – Кто есть пан?
– Я русский! – орал Леша. – Потерпел аварию!… Помогите!
Наши люди – они протягивают руку помощи всему миру, и любой человек на земле с гордостью встречает наших, это же как пить дать!
– Рюсски? – переспросил человек на сейнере. – Совьетски?
– Советский, советский! – бормотал Двоенинов и встал в лодке на колени, чтобы его, советского, лучше увидели.
– Совьетски нада езжать назад. Езжать на большевик. Пускай он будет помогать. Прошу, пане!
Человек на сейнере опустил рупор и ушел в рубку.
– Эй, – кричал ничего не понявший Алексей Никанорович. – Постойте! Я же здесь болтаюсь больше девяти часов…
Звук мотора стал громче и перекрыл двоениновские слова. Сейнер исчез. – Вот фашист! – пробурчал Алексей. – А ведь мы их освободили!…Он дрожал мелкой дрожью. Сжимал зубы, шевелил руками и ногами, чтобы сохранить тепло, но сил шевелиться не было. Наступила ночь. Алексей забылся, а очнулся от боли в позвоночнике. Он застонал, открыл глаза. Фильм крутили в обратную сторону. Двоенинов снова висел над серой массой воды с белыми барашками, и ветер мотал его из стороны в сторону. Бесконечная серая масса воды удалялась. Ногу стянуло стропой парашюта, и Леха попытался высвободить ее. Но тут бред кончился. Его, согнутого в три погибели, втянули в люк вертолета. Пришел он в себя в госпитале. Проболтался Двоенинов на волнах тридцать шесть часов. О нем сообщили командующему Прибалтийским военным округом. Тот доложил в Москву главнокомандующему объединенными силами стран Варшавского договора маршалу Гречко. Москва дала шифровку на береговые военные базы ГДР. Оттуда и был послан вертолет.
С диагнозом галлюцинаторно-бредовый психоз Двоенинова отвезли в Павшино, под Москву, в госпиталь Министерства обороны для офицеров с заболеваниями психики. У Лехи была бессонница, он чувствовал голод даже после еды, постоянные головные боли и страх. Страх упасть, страх смотреть из окна вниз, страх оставаться в палате одному. По ночам он кричал, и более здоровые соседи по палате трясли его за плечо. Лечили его покоем, химией, снимающей страхи. Родителям еще ничего не сообщили. Те были уверены, что сын служит. Леха и до этого редко писал. А он лежал почти что рядом с домом: от деревни Аносино до Павшино можно рвануть на велосипеде.
Выписав из госпиталя, Двоенинова комиссовали. Он примирился с тем, что жизнь надо устраивать по-другому, и даже был рад этому. Клавдия поревела, поахала, но беды были позади, и слава Богу!
Командиров у Алексея не стало, приходилось думать самому. Первое, что он сделал на гражданке, – женился. Немедля, как отец, с бухты-барахты. Женился на Любе, подружке школьного приятеля, который работал слесарем на автокомбинате. Приятелю Люба надоела. Она сама чувствовала, что ничего не получится, и позвала на танцы в парк культуры демобилизованного Лешу. Люба жила с отцом и матерью в Москве, в старом доме на Плющихе, в коммуналке, в комнате шестнадцати метров. Она сразу объяснила, что если бы прописать к ним в комнату еще одного человека, то поставили бы в очередь на новую квартиру. Леша замирал, когда прикасался к Любе, и согласился. Одна Клавдия была категорически против.
– Окрутила она его, неопытного! – жаловалась она соседкам. – Ох, окрутила!
– Ан прописку получает московскую! – возражали ей соседки.
– Прописка? Да его любая прописала бы, офицера! Ведь погулять мог, выбрать первый сорт! А то, что ни попадись, первое! И живут как? Еще когда ее дадут, квартиру-то? А счас спят – кровать к кровати с родителями. И не повозишься. Срамота!
Лехин друг уступил ему не только Любу, но и свое место работы. Начальник цеха спросил у Алексея биографию.
– Это же, выходит-значит, герой вроде как?
Двоенинов пожал плечами:
– Ну какой герой? Герой – это который сам… А я что? Получилось… – Нет! Другой бы, может, к врагам попал или утонул, а ты… Самолет не смог спасти, зато лодку надувную спас. Не своя ведь лодка, государственная! Непонятно было, шутит начальник или серьезен, но это стало Леше приятно. Алексей совсем поправился, послесарив, окончил курсы шоферов. Фотографию его повесили на доску «Лучшие водители гаража». А скоро троих лучших водителей вызвали в райком партии и предложили перейти в особый гараж. Зарплата тут была выше, а работы меньше.
Лешу закрепили за редактором «Трудовой правды» Макарцевым, и тот был им доволен. Работа Алексею нравилась, но люди кругом добивались большей зарплаты, новых квартир, покупали хорошую мебель. А у них с Любой (она училась в финансовом техникуме на последнем курсе) ничего не было. Теперь же, когда сын родился, стало еще трудней. Все использовали связи для добывания благ, а Леша не умел. Понял он: выгоднее делать вид, что ты поглупее. Тогда спросу с тебя меньше и легче жить. Но, читая газеты в ожидании редактора, он все чаще вспоминал свой героический поступок и размышлял, как бы его приспособить к делу.
Однажды на Минском шоссе Двоенинова остановил водитель тяжелого рефрижератора. Леха только что отвез Макарцева на дачу и не спешил, дал шоферу свечной ключ. В перекуре разговорились. Рефрижератор шел из Венгрии.
– Каждый раз чего-нибудь привезешь. Не то что на советские бумажки! Лучше бы, конечно, в капстраны ездить, но и соц тоже для начала неплохо.
– А попасть к вам как?
– Вступай в партию. Без этого и говорить не станут. Ну, и руку ищи…Леша загорелся перейти на работу в «Совтрансавто». Но устроиться оказалось туда еще сложнее, чем мужик рассказал. Партийность партийностью, но берут со стажем работы, только семейных и только шоферов первого класса. Леша специально окончил курсы на первый класс. В гараже сделался активным комсомольцем, и вскоре его избрали секретарем. Это был шаг в кандидаты партии, и Двоенинова приняли как человека с героическим прошлым и добросовестным настоящим. Алексей надеялся на биографию, но помнил, что нужна рука. Однажды он набрался нахальства и, когда Макарцев был в хорошем расположении духа, попросил.
