Он спрыгивает с велосипеда и опускается на колени перед маленьким черным ящичком, к боку которого аккуратно прикреплена нить огней.
– Это батарея. Она накапливает энергию.
– Прямо вот здесь? – Я начинаю осознавать масштаб того, что сделал Ро. – Ро, но ведь нельзя, чтобы нас застукали рядом с этими вещами. Ты отлично знаешь, что использование электричества вне городов запрещено. Что, если кто-нибудь все это обнаружит?
– Да кто будет нас искать? И кто вообще может сюда явиться? В миссию грассов, по козьей тропе на вершину холма рядом со свиной фермой? Ты всегда говоришь, что хотела бы знать больше о том, как все было прежде, до Того Дня. Вот теперь и узнаешь.
Ро выглядит очень серьезным, стоя перед грудой железного хлама, проводов и ушедшего времени.
– Ро, – говорю я, пытаясь найти правильные слова. – Я…
– Что? – с вызовом в голосе произносит он.
– Это лучший подарок в моей жизни.
Вот и все, что я могу сказать, но слова не кажутся мне передающими мою мысль в полной мере. Ро сделал все сам, сделал для меня. Он бы починил каждое радио, каждый велосипед, каждое запоминающее устройство на свете ради меня, если бы мог. А если не смог бы, то все равно попытался бы, если бы подумал, что мне этого хочется.
Вот таков Ро.
– В самом деле? Тебе нравится? – Ро смягчается, расслабляется.
Мне это нравится так же, как мне нравишься ты.
Я хотела бы сказать ему именно это. Но ведь это Ро. Мой лучший друг. И он предпочел бы замазать уши грязью, лишь бы не слышать какие-нибудь сентиментальные слова, и потому я ничего не говорю. Я сажусь на корточки и рассматриваю остальные подарки. Из скрученной проволоки Ро соорудил рамку для моей любимой фотографии мамы – той, на которой у нее очень темные глаза и крошечный золотой крестик на шее.
– Ро… Какая красивая! – Я провожу пальцем по медным завиткам.
– Она сама красивая, – смущенно пожимает Ро плечами.
Так что я лишь киваю и перехожу к следующему подарку – старой книге рассказов, похищенной с полки падре. Мы такое не в первый раз проделываем, и я с видом заговорщицы улыбаюсь Ро. Наконец я беру музыкальный плеер и рассматриваю отходящие от него белые провода. У них на концах мягкие помпончики, и я засовываю один из них в ухо. Потом смотрю на Ро и смеюсь, протягивая ему второй.
Ро нажимает на круглую кнопку на боку прямоугольника. Пронзительная музыка взрывает воздух – и я подпрыгиваю, а мой наушник вылетает из уха. Возвратив его на место, я почти ощущаю эту музыку. Картон, фанера и жестянки вокруг нас буквально вибрируют.
Мы позволяем музыке заглушить наши мысли и погружаемся в пение и крики. Неожиданно дверь хижины распахивается, и ночь врывается внутрь. Ночь и падре.
– ДОЛОРИЯ МАРИЯ ДЕ ЛА КРУЗ!
Это мое полное имя, хотя вроде бы никто не должен его знать или произносить, но падре выкрикивает его, словно это какое-то оружие. Должно быть, он сердит не на шутку. По сравнению с высоким и загорелым Ро падре выглядит краснолицым коротышкой. Он так сердит, что буквально готов размазать нас одним словом.
– ФЬЮРО КОСТАС!
Но поскольку я отдала Ро оба наушника, а музыка невероятно громкая, Ро просто не может услышать падре. Он поет вслух, поет ужасно и еще ужаснее пританцовывает. Я застываю от ужаса, когда падре выдергивает из ушей Ро белые провода. Падре протягивает руку, и Ро опускает в его ладонь серебристый плеер.
– Вижу, Фьюро, ты снова устроил налет на хранилище.
Ро смотрит в землю.
Падре выдергивает нить с огоньками из черной коробки, и цветные искры гаснут. Падре вскидывает брови.
– Тебе просто повезло, что ты не сжег половину горы этой твоей контрабандой, – говорит падре, многозначительно глядя на Ро. – В очередной раз.
– Да уж, повезло, – фыркает Ро. – Я думаю об этом каждый день, прямо с рассвета, когда встаю, чтобы накормить свиней.
Падре отбрасывает нить с огоньками, как будто это змея.
– Ты осознаешь, конечно, что патруль может заметить огни на этой горе, в стороне от Трасс?
– Неужели вам никогда не надоедает прятаться? – ворчит Ро.
– Как посмотреть. Тебе никогда не надоедает жить?
Падре обжигает Ро взглядом. Ро молчит.
У падре такой вид, какой бывает в то время, когда он занимается подсчетами в миссии, согнувшись над бухгалтерскими книгами и заполняя их страницы рядами крошечных цифр. Но на этот раз он вычисляет, какое наказание окажется лучше всего, и умножает его на два. Я с видом раскаяния дергаю его за рукав… Этому я научилась еще в детстве.
– Ро ничего плохого не хотел, падре. Не сердитесь. Он сделал это для меня.
Падре берет меня за подбородок, и я чувствую его пальцы на своем лице. И внезапно ощущаю его самого. Прежде всего, меня охватывают его тревога и страх – не за себя, за нас. Он хотел бы стать стеной вокруг нас, но не может, и это сводит его с ума. Обычно он терпелив и осторожен; он похож на вращающийся глобус, на палец, прокладывающий маршрут на потрепанной карте… Его сердце бьется отчетливо, чисто. Падре помнит все, он ведь был уже взрослым человеком, когда явились первые Курьеры. В его воспоминаниях я вижу в основном детей, которым он помог. Ро, и я, и другие, кто жил в миссии, пока им не нашли семьи.
А потом перед моим мысленным взглядом возникает нечто новое.
Это образ какой-то книги.
Падре осторожно, тщательно заворачивает ее… Подарок мне.
Падре улыбается, а я делаю вид, будто понятия не имею, что у него на уме.
– О серьезных вещах мы поговорим завтра. Не сегодня. Твоей вины в этом нет, Долли. У тебя ведь завтра день рождения.
С этими словами падре подмигивает Ро и обнимает меня за плечи, и мы с Ро понимаем, что прощены.
– А теперь идем ужинать. Биггер и Биггест ждут, и если мы заставим их ждать слишком долго, Рамона-Хамона из гостя за нашим столом превратится в главное блюдо.
Мы спускаемся вниз по склону холма, и падре проклинает кусты, которые цепляются за его сутану, а мы с Ро смеемся, как дети, которыми были тогда, когда падре нас нашел. Мы бежим, спотыкаясь в темноте, спешим к теплому желтому свету кухни миссии. Я вижу, как мигают самодельные восковые свечи, как развеваются бумажные вымпелы на стропилах…
Ужин в канун моего дня рождения великолепен. Собрались все, кто только есть в миссии, – около дюжины человек, включая сельскохозяйственных рабочих и тех, кто трудится в церкви. Мы уселись вдоль нашего длинного деревянного стола. Биггер и Биггест собрали все до единой тарелки, даже треснувшие. Меня усадили на место падре, как полагается в день рождения. Мы едим мою любимую картошку с сыром и знаменитое сахарное печенье, испеченное Биггером, и поем старые песни у огня, пока луна не поднимается высоко в небо, а наши глаза не начинают слипаться, и я наконец засыпаю на своем обычном теплом местечке перед печью.
