В 1690-х река Бедфорд пробила в береговой дамбе шестидесятифутовую брешь. В 1713-м вышел из строя Денверский шлюз, и с нижней его стороны, как выяснилось, набилось столько ила, что вода из реки Бедфорд пошла вспять, вверх по течению, по старой Узе вплоть до Или, вместо того чтобы уйти себе в море. Крестьяне до своих кроватей добирались вброд.
И примерно в это самое время, как ни странно, мои предки по отцовской линии встали по большей части на сторону осушителей и землеустроителей.
Возможно, у них просто не было выбора. Возможно, другого способа зарабатывать себе на жизнь для них попросту не существовало. А может быть, по чистой доброте душевной, им стало жалко загубленных посевов и залитых водой домов. В 1748 году в ведомости выплат за работы по восстановлению Денверского шлюза значатся имена братьев Джеймса и Сэмьюела Крике. И в приходских анналах родового гнездилища Криков, которое располагалось в ту пору чуть севернее маленького городка под названием Гилдси и к востоку от реки Новый Бедфорд, имя Крик на протяжении полутора сотен лет встречается в одном и том же навязчивом контексте. «Джон Крик: за починку западного берега…»; «Питер Крик: за очистку дрены Джекуотер и за то, что прорыл новую Среднюю дрену…»; «Джейкоб Крик, для работы на ветряках в Стамп-Корнере и поддержания оных ветряков в рабочем состоянии…»
Они перестали быть водными людьми и сделались людьми сухопутными; они перестали ловить рыбу и охотиться на болотную дичь и превратились в сельских водопроводчиков. Они разделили общую судьбу Фенов и стали воевать не за воду, а против нее. Полтора века они копали и осушали землю и откачивали воду между рекой Бедфорд и Большой Узой, в тяжелых своих с постоянно налипшими комьями глины башмаках, даже и понятия не имея о том, как их стараниями мало-помалу меняется карта Англии.
А может, они и не перестали быть водными людьми. А сделались людьми земноводными. Потому что, если уж ты осушаешь землю, тебе придется свести самое близкое знакомство с водой; ты должен будешь знать ее привычки. Возможно, в глубине души они всегда подозревали, что, невзирая на все свои землеустроительные будни, принадлежат всецело древнему, доисторическому ходу вод. Вот и отец, тот самый, что держал на Лиме шлюз, так и ловил себе угрей и стоял по ночам, облокотившись на перила над шлюзовым затвором, и молча глядел в воду – не зря же говорят, что, мол, вода и мысли утекают вместе. А еще мой отец, а он ведь был человек суеверный, всегда считал, что Билл Клей, болотный житель, у которого мозги набекрень, на самом-то деле, если покопаться как следует, был чем-то вроде Волхва. Вот так, с большой буквы.
Когда работаешь с водой, воду нужно знать и уважать. Когда работаешь над тем, чтобы ее подчинить, нужно помнить, что в один прекрасный день она может вскинуться и все твои труды пойдут прахом. Ибо что есть вода, которая все на свете пытается свести на общий уровень, у которой нет ни собственного вкуса, ни цвета, как не жидкая форма великого Ничто? А что есть Фены, которые в плоскостности своей так старательно подлаживаются под общую политику воды, как не ландшафт, который среди всех ландшафтов более всего приблизился к Ничто? Каждый житель Фенов смутно об этом догадывается; каждому жителю Фенов приходит время от времени чувство, что земли, по которой он сейчас идет, на самом-то деле и нет, что она плывет под ногами… И каждый здешний ребенок, когда ему дают читать книжки с картинками, а в книжках солнышко выходит из-за гор и дорога жизни вьется меж зелеными подушками холмов, или учат его детским стишкам, где непременно кто-нибудь идет под горку или, наоборот, на нее взбирается, обязательно спросит у взрослых: а почему Фены плоские?
На что отец мне ответил, и лицо его на минуту сделалось тревожным и задумчивым, а губы сложились буквой «О»: «Почему Фены плоские? А чтобы Богу лучше было видно…»
Когда земля опускается ниже уровня воды, приходится воду откачивать. Другого способа нет: вода не привыкла течь вверх. Насосы впервые появились в Фенах в восемнадцатом веке, в виде ветряков с большими черными крыльями, коих больше семи сотен когда-то скрипело, колготело и постукивало на ветру между Линкольном и Кембриджем. И дальний мой предок, Джейкоб Крик, обихаживал в Стамп-Корнере две такие мельницы. Когда солдаты в красных мундирах штурмовали Квебек, а жители Новой Англии подняли восстание против своих британских хозяев (дав тем самым образец для подражания недовольным гражданам Парижа), Джейкоб Крик подставлял ветру щеку и ухо, чтобы точней определить его направление и его силу. Он наваливался всей массой тела на опоры мельничных крыльев, он толкал руками, выставляя паруса своих близняшек-ветряков под правильным углом. Он проверял колеса и ковши на колесах. Но если ветра не было вовсе, или, скажем, он дул в одну и ту же сторону, так что переставлять паруса на крыльях не было необходимости, он отправлялся добывать угрей (поскольку в глубине души все равно оставался человеком водным), причем не только плетеными вершами, но и длинной, с множеством зубьев острогой, которая называлась глейвом; а еще он резал камыш и ставил силки.
Джейкоб Крик работал на ветряках в Стамп-Корнере с 1748-го по 1789-й. Он никогда не был женат. За все эти годы он, наверное, ни разу не отошел от своих требующих постоянной заботы и внимания ветряков дальше, чем на пару миль. С Джейкобом Криком приходит еще одна характерная особенность моей родни по отцовской линии. Они люди оседлые. Они надели себе на ноги невидимые путы, а на путы наложили зарок неусыпного бдения. Величайшее в истории переселение Криков – до того, как я, современный Крик, переселился в Лондон – была миграция с земель западнее на земли восточное Узы – на расстояние около шести миль.
Итак, Джейкоб Крик, мельник и отшельник-любитель, за всю свою жизнь даже и носа не высунул в огромный внешний мир. Хотя кое-кто мог бы, наверное, сказать, что небо над Фенами и без того не маленькое. Он так никогда и не узнал, что там случилось в Квебеке и в Бостоне. Он вглядывается в горизонт, он нюхает ветер, он окидывает глазом плоскую окрестность. У него есть время посидеть и подумать, взлелеять в себе склонность к самоубийству или спокойную тихую мудрость. В нем восходит и дает семена добродетель, если она, конечно, таковой является, которой у Криков всегда будет хоть отбавляй: флегма. Вязкое, илистое состояние души.
А в эпохальное и весьма далекое от флегматичности лето 1789-е от Рождества Христова, всемирно-историческое значение которого вам, дети, хорошо известно, хотя Джейкоб Крик ничего об этом так и не узнал, Джейкоб Крик умер.
Умер бездетным бобылем. Но Крики не перевелись. В 1820-м десятником в команду, назначенную рыть южную часть канала Бринк, нового глубокого канала, который призван отвести воды из низовьев Узы по кратчайшему пути на Кингз Линн, назначен внучатый племянник Джейкоба Крика – Уильям. Ибо они тогда еще не оставили надежды выпрямить скользкую, верткую, на угря похожую Узу. В 1822-м Френсис Крик, который также вполне мог приходиться Джейкобу внучатым племянником, получил под начало новый паровой насос на Стоттовой дрене, неподалеку от деревни Хоквелл. Потому что ветряные насосы уже устарели. У ветряка есть большой недостаток. Его нельзя использовать ни в штиль, ни в шторм; а паровичок знай пыхтит в любую погоду.
