Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
— Что они с ним делали? — шепотом спрашиваю у стражника, того же паренька, который был здесь вчера вечером.
— Да ножом, — шепотом отвечает он. — Просто маленьким ножичком. Вот таким. — Двумя пальцами, большим и указательным, он показывает длину ножа. Потом зажимает воображаемый нож в руке, с маху вонзает его в тело спящего мальчика и слегка покручивает, как ключ в замочной скважине, то вправо, то влево. Затем вытаскивает его, опускает руку и снова неподвижно замирает.
Опускаюсь возле мальчика на колени, свечу фонарем ему в лицо и тормошу его. Он вяло открывает глаза, но тотчас закрывает их снова. Глубоко вздыхает и начинает дышать не так часто.
— Мальчик! — говорю я. — Тебе снится страшный сон. Ты должен проснуться.
Он открывает глаза и, щурясь от света, глядит на меня. Стражник приносит склянку с водой.
— А сидеть он может? — спрашиваю я.
Стражник отрицательно качает головой. Потом приподнимает мальчика и подносит склянку к его губам.
— Послушай, — говорю я. — Мне сказали, что ты сознался. Как мне сказали, ты подтвердил, что вместе со стариком и другими мужчинами вашего племени вы угоняли овец и лошадей. Ты сказал, что ваше племя вооружается и что весной все вы объединитесь для великой войны против Империи. Ты говорил правду? Ты хоть понимаешь, что может наделать твое признание? Ты это понимаешь? — Замолкаю; весь мой пыл напрасен, в глазах у мальчика пустота и усталость, как у человека, пробежавшего огромное расстояние. — Ведь теперь солдаты станут нападать на твой народ. Начнется резня. Ваши люди будут гибнуть, может быть, погибнут даже твои родители, твои братья и сестры. Неужели ты и вправду хочешь, чтобы это случилось?
Он не отвечает. Трясу его за плечо, бью по щеке. Он даже не вздрагивает: у меня ощущение, что я дал пощечину мертвецу.
— Наверно, ему очень плохо, — шепчет за спиной стражник. — У него все болит, и ему очень плохо.
Мальчик смотрит на меня и закрывает глаза.
Вызываю единственного здешнего лекаря, старика, который зарабатывает на жизнь тем, что рвет горожанам зубы и готовит любовные эликсиры из костяной муки и крови ящериц. На нарыв он ставит мальчику припарку из глины, а десятки порезов и ранок смазывает жирной мазью. Через неделю встанет на ноги, обещает он. Потом советует кормить больного посытнее и торопливо уходит. Откуда у мальчика эти увечья, он не спрашивает.
Полковник же горит нетерпением. Он задумал совершить набег на кочевников и захватить побольше пленных. Мальчика он хочет взять с собой проводником. Меня полковник просит дать ему тридцать из сорока солдат нашего гарнизона и обеспечить отряд лошадьми.
Пытаюсь его отговорить.
— Не в обиду будь сказано, полковник, но вы все же не настоящий военный, — начинаю я. — И вам не приходилось воевать в этом диком краю. Опытных проводников у вас нет, а этот ребенок до того вас боится, что готов наплести что угодно, только бы вы были довольны, да и, кроме того, он еще слишком слаб для такого путешествия. Солдаты вам тоже вряд ли чем-то помогут, они всего лишь простые деревенские рекруты, и многие из них не отъезжали от гарнизона дальше, чем на пять миль. Варвары же почуют ваше приближение еще за день и скроются в пустыне. Они живут здесь всю жизнь, они эти места знают. А вы и я — мы с вами здесь чужие, и к вам это относится даже в большей степени, чем ко мне. Я искренне не советую вам ехать.
Он внимательно меня выслушивает и, более того (как мне кажется), поощряет мою болтливость. Не сомневаюсь, что позже этот разговор записывается и против моего имени ставится пометка «неблагонадежен». Услышав все, что его интересовало, он отмахивается от моих доводов.
— Поймите, судья, мне дано четкое задание. Только я сам могу определить, когда оно будет выполнено. — И продолжает приготовления к походу.
Ехать он собирается в своей черной двухколесной карете, к которой сверху привязаны походная кровать и складной письменный стол. Я выделяю для отряда лошадей, повозки, фураж и провизию на три недели. Вместе с полковником едет и наш гарнизонный лейтенант. Я приглашаю его к себе, разговор идет с глазу на глаз.
— Не полагайтесь на проводника. Он слабоволен и запуган. Следите за погодой. Запоминайте ориентиры. Ваша главная забота привезти нашего гостя назад целым и невредимым.
Лейтенант кланяется.
Снова иду к Джоллу, пробую выведать его намерения.
— Да, — говорит он. — Конечно же, я не берусь предугадать весь ход событий. Ну а если в общих чертах, то сначала мы отыщем стоянку этих ваших кочевников, а дальше будем действовать по обстоятельствам.
— Я вас об этом спрашиваю только потому, — продолжаю я, — что, если вы заблудитесь, именно нам выпадет задача найти вас и вернуть в лоно цивилизации.
Мы оба умолкаем и каждый по-своему смакуем иронический смысл последнего слова.
— Да, конечно, — говорит он. — Но такое вряд ли случится. К счастью, вы же сами снабдили нас превосходными картами.
— Эти карты, полковник, составлены, в основном, с чужих слов. Я только свел воедино все, что за последние десять—двадцать лет узнал из рассказов путешественников. В местах, куда вы направляетесь, сам я никогда не был. Я лишь хочу вас предостеречь.
Его присутствие в нашем городе уже на второй день настолько вывело меня из равновесия, что я с ним холодно вежлив, не более. Вероятно, за годы работы разъездным палачом он привык, что его чураются. (Но, может быть, в наши дни палачей и экзекуторов продолжают считать нечистью только в провинции?) Я гляжу на него и гадаю, что он почувствовал в первый раз, в тот, самый первый раз, когда его, еще не мастера, а ученика, попросили рвануть клещи или закрутить тиски, или, не знаю, что там у них еще принято; дрогнуло ли хоть что-то в его душе, когда он понял, что в этот миг переступает запретную черту? А еще я ловлю себя на том, что хотел бы узнать, есть ли у него какой-то свой, личный ритуал очищения, совершаемый за закрытыми дверьми и позволяющий ему потом выйти к людям и преломить с ними хлеб. Может быть, он, к примеру, очень тщательно моет руки или переодевается во все чистое; или, может быть, Третий отдел вывел новый вид человека, который способен без малейшего волнения погружаться в скверну и так же невозмутимо из нее выходить?
Поздно вечером с другого конца площади, из-под старых ореховых деревьев несется пиликанье и громыханье оркестра. В воздухе розовое марево от кучи раскаленных углей, на которых солдаты жарят целого барана, подарок от «их милости». Солдаты будут пьянствовать полночи, а на рассвете двинутся в путь.
Переулками дохожу до амбара. Стражника на месте нет, дверь в пристройку открыта. Заношу ногу через порог, но вдруг слышу, как в глубине сарая кто-то перешептывается и хихикает. Вглядываюсь в сплошную темноту и спрашиваю:
— Кто здесь?
Что-то трещит, и уже знакомый мне молодой стражник чуть не сбивает меня с ног.
— Извините, ваша милость, — говорит он. От него разит ромом. — Меня арестант позвал, и я, стало быть, хотел ему помочь.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
