Книга Чистая бредятина - Стив Мартин

В каждом человеке — даже в самом глупом — дремлет художественный критик, и я уверен, что критик, дремлющий в вас, требует какого–то удостоверения подлинности, особенно в нынешнее время, когда каждый день Рембрандт ван Рейн низводится до Рембрандта–Ага–Щас. Существует два способа подтвердить подлинность произведения искусства: Ученость и Интуиция. В том, что касается учености, можете представить себе, насколько замусолен мой экземпляр «Рафаэля для чайников»: удостоверение подлинности — приключение не для слабонервных. Однако вбить последний гвоздь в гроб подтверждения для меня мог лишь какой–нибудь Беренсон последнего дня. В телефонном справочнике Лос–Анджелеса значатся два специалиста по Рафаэлю, хотя у одного — телефонный код Мауи. Я позвонил обоим, и они были единогласны в своих выводах: один — за, другой — против.

Такого рода ученость кое–что, конечно, доказывает, но последних шагов за вас она не сделает. Только Интуиция всякий раз подтверждает принадлежность работы. Сколько раз сидел я у себя в саду, посасывая лед от коктейля из «прозака» и «хальциона» и совершенно игнорируя шедевр мирового искусства, стоявший у меня перед самым носом? Для всех нас, тем не менее, наступает миг, когда цензор наш откидывается, город ускользает в сторону, а шум в голове приглушается настолько, что мы осознаем: мы сидим перед корытом работы Рафаэля. С небес тогда пикирует мантия уверенности и плотно окутывает нас.

Именно тогда я решил, что есть только один способ доказать всему миру мою интуицию. Я должен посетить усыпальницу Рафаэля в римском Пантеоне и пообщаться с великим Мастером лично. (Я выделяю Пантеон курсивом, поскольку в дислексии своей однажды прочел его как Парфенон и потерял кучу денег на поездке в Афины. Чтобы избежать путаницы, предлагаю кому–нибудь из них свое название сменить. В конце концов, это вам не одно — река, а другое — аэропорт; они оба — здания.)

Вступая в Пантеон, человек не может не испытывать трепет. Поглядев налево, мы видим священное имя Песто, а поглядев направо — череду Пап и Папских соискателей. К сожалению, все они похоронены не в алфавитном порядке, поэтому отыскать среди них Рафаэля нелегко. Пару раз я промахнулся — очевидно, у него имелась фамилия. Это меня и сбило с панталыку. Простите, но если я ищу могилу Либерачи, мне хочется, чтобы она значилась под именем Либерачи, а не какой–то там Влодзиу Валентино и т.д. Мадонна, поимей это в виду.

Я стоял перед склепом, где Рафаэль покоился последние четыреста пятьдесят лет. Прежде чем пересказать, что же произошло дальше, я должен немного познакомить вас с тем, что представляет собой Пантеон. У него один из крупнейших куполообразных потолков в мире. Купол вместо потолка, может, и круто в мире архитектуры, но в мире шепота это штука паршивая. Все возвращается к вам в три раза громче, и даже дикция у вас улучшается. Поэтому когда я прошептал:

— Это ты сделал мою купальню для птиц? — меня услышали все присутствовавшие, кроме Рафаэля, который уже умер. Я прошептал еще раз, громче: — Это ты сделал мою купальню для птиц?

Несколько минут спустя ко мне подошел человек в теплой полушинели, прошептал:

— Да, но Широкий Человек хочет зеленую лужайку, — вручил мне конверт с пятьюстами миллионами лир и отполз.

Голос Рафаэля достиг меня лишь несколько часов спустя, когда я сидел в кафе, любуясь Пантеоном и потягивая синтетический кофе с низким содержанием жиров, смешанный с разрешенными (в Италии) производными от «занакса» и «куаалюда». Голос испустился непосредственно из Пантеона и направился к тому месту, где сидел я. Рафаэль, который теперь, должно быть, обитает на небесах, а стало быть, имеет доступ ко всему на свете, говорил по–итальянски, однако снабдил себя субтитрами на том диалекте, который употребляли только мы с сестрой, когда нам было по пять лет. Он подтвердил, что купальня для птиц — действительно его, и что ему понравилась моя работа в фильме «Придурок», но после не понравилось ничего. Кроме того, он просил передать всем, что он — не гомик.

Купальня Мартина, как ее сейчас называют некоторые исследователи (я сначала возражал), по–прежнему стоит у меня в саду, хотя сейчас за ней круглосуточно присматривает вооруженный охранник по имени Чарли (на выходные я его отпускаю), который мне уже нравится. Вряд ли ему известно, что именно он охраняет, но поскольку мимо купальни постоянно течет поток академиков, должен, наверное, сообразить, что это не кусок сыра. В его обязанности — помимо того, чтобы уберегать шедевр от покражи, — входит также отгонять от него птиц. Это дело непростое, поскольку для птицы птичья купальня есть птичья купальня, кто бы ее ни сделал — Рафаэль или департамент садовых инструментов универмага «Засушь». Иногда ночи мои пронзаются автоматными очередями. Я люблю животных и терпеть не могу их убивать, но если бы голубь приземлился на Мону Лизу — что ж, прощай, голубок.

Несмотря на целый ряд уже поступивших выгодных предложений, я не собираюсь продавать Рафаэля. Я даже не буду упоминать о нем своим гостям, если не почувствую, что это куда–то меня приведет. Наверное, если я увижу, как кто–нибудь вылупился на купальню так, словно на голову ему рухнул операторский кран, я, конечно, отведу такого человека в сторону и просвещу. Я скажу ему, что он стоит в присутствии Мастера, что он касается мощи веков и заслуживает обесценившегося в употреблении, но по–прежнему значимого определения «тонкая душа». После этого я направлю такого человека расслабиться в моем шезлонге, разработанном Гогеном, и насладиться зрелищем. Откуда я знаю, что это Гоген? Гоген–Гоген — я просто знаю, и всё.