«История эта, конечно, стала походить на недостижимую мечту, некую фата-моргану, — подумал Геннадий. — Но что ж здесь плохого?» Он вспомнил байку про студента, покупавшего на рынке за червонец десяток яиц, варившего их дома вкрутую, а потом продававшего за те же деньги. На вопрос о том, в чем смысл его деятельности, студент ответил так: «Главное — при деле, а к тому же еще и навар». Однако кто знает, возможно, в этом что-то есть такое, что скрыто от многих других или непостижимо для них вовсе. Искать и найти священную семейную реликвию, которая может в нынешние времена стать и реликвией страны, вернувшейся в свое лоно. Найти то, что было утрачено с приходом власти Советов и неизвестно где находилось до нашего времени. В этом что-то есть. Несомненно есть. Причем не что-нибудь, не какой-нибудь талисман, золотое украшение, пусть даже очень дорогое. Не шпагу Петра Великого с украшенным бриллиантами эфесом, как его друг Сергей Десятое, подаривший свою супердорогостоящую находку музеям Кремля. И не Псалтырь доисторического издания, также обалденной ценности, обнаруженный приятелем Юркой Сикачевым за шкафом в доме брата во время переезда того на другую квартиру и переданный им в результате долгих раздумий от имени его дочерей в дар храму Христа Спасителя. Это все гораздо посерьезней будет. Здесь речь идет даже не о семейном — о национальном, считай, достоянии. Именно так. Об Иконе с большой буквы. И-к-о-н-е. Но ее же нужно еще найти. Если это произойдет, если это удастся в конце концов Ольге, то ее поиски можно будет смело приравнять скорей всего к самому настоящему гражданскому подвигу. Возможно, и произойдет. Но борьба, видно, и работа предстоит еще очень и очень большая. Не зря же Вогез так цеплялся за любую информацию об этом, он-то знал толк в исторических ценностях на самом деле.
Геннадий быстро оделся и, немного подумав, запихал свои фирменные шмотки, занесенные вчера домой из машины, забрызганные — и залитые кровью Деда, в большой целлофановый пакет. Решил выкинуть на всякий случай не рядом с домом, а в какой-нибудь мусорный бак подальше. «Как бы чего не вышло! Не зря же, в конце концов, люди говорят, что береженого Бог бережет. Всякое в жизни бывает. Посмотрим, что будет дальше, поживем — увидим, — подумал при этом про себя Геннадий. — Кто знает, а если это дело рук дружков Вогеза? Никому из них не верю, да и он — на сто процентов убежден — абсолютно не верил. Однако при таком раскладе хлопот, возможно, не оберешься. А может быть, наоборот. Все возможное возможно».
С такими мыслями Геннадий вышел на залитую солнцем улицу. И будничный уличный гул почему-то в этот момент его не оглушил, как всегда, а обрадовал. Не раздражал его, а возвращал какую-то утерянную было волю к жизни, наполняя все существо определенным внутренним содержанием, жаждой деятельности, кипучей энергией. Машина стояла на месте. Открыв багажник, Геннадий небрежно бросил в него пакет, затолкал его как можно глубже. Вскоре он уже мчался узнавать у остальных участников происшествия подробности вчерашнего события.
«Вот Ольга. Умница. Красавица, можно сказать писаная, — думал он, не торопясь подъезжая к расположенному близ Сухаревской площади офису приятеля, который хотя и не был вчера вместе с ним в „Кольце“, но все про все, как всегда, знал наверняка. Поэтому с него Геннадий и решил начать выяснение. — Дочери Ольги, моей племяннице Галине, конечно, очень далеко до своей матери. Вроде и похожа на мать, а нет в ней чего-то такого, что есть у той. Шарма неуловимого нет. Искры божьей нет. Огонька. Стержня. Да и интереса к жизни, пожалуй, тоже нет такого. Родилась, что ли, в другое время — время полной деградации нравов. Может быть и так. Деньги да шмотки в голове. И пресыщенности, напыщенности, снобизма — в избытке. Как, впрочем, у всех у них — представителей нового поколения, призванных под знаменами Ельцина и К° перестраивать и реформировать Россию. А уж после того как она выскочила замуж за этого похожего на индюка чиновного миллионера-авантюриста, а тем более когда в Рублевском „отстойнике“ поселилась, стала совсем невыносима в общении. Всех учит теперь, как жить нужно, советует, что им делать в каком случае. А у самой, кроме бутиков и новомодных кабаков, разных там „Ванилей“ и „Шатушей“, где она проводит с подругами большую часть дня, в голове ничего нет. Одна солома. Ольге с такой дочкой — не позавидуешь, сплошная нервотрепка. Родителей, дура, при своих легких деньгах в грош не ставит.
А вот сестра моя — совсем другое дело. И внутренне, и внешне. Топ-модели отдыхают. Все приятели и знакомые, далекие и близкие просто в восторге — что солидные, богатые дядьки и тетки, что мальчишки, что криминальные авторитеты, которых мы знаем. А уж если им с ней еще и поговорить удастся, повезет, можно сказать, услышать ее, пообщаться — тут уж полный аут. А при этом еще и шарм какой!
Не зря, видно, мать ее в честь прабабки нашей знаменитой Ольгой назвала. Та мужиков просто с ума сводила. В ту, мать рассказывала, чуть ли не весь Оренбург конца XIX века был по уши влюблен. Да и не только Оренбург. Зря, что ль, отец, когда о том времени говорил, всегда шутливо добавлял: „А также Москва и Санкт-Петербург, Рига, Париж, Берлин, где частенько Ольга Петровна бывала наездами со своей сестрой-миллионершей“. Прадеду, видно, она хлопот и волнений добавляла немало к его собственным, служебным».
С подобными мыслями Геннадий подкатил к переулку со странным названием — Последний — на Сретенке. Вытащил из багажника здоровенный пластиковый пакет с затолканными в него шмотками, испачканными в крови Вогеза. Засунул все это в заполненный до самого края мусором круглый зеленый бак, стоявший прямо перед въездом в ворота офиса приятеля, брезгливо закрыл поплотней крышку. Потом, отойдя шагов пять в сторону, нажал на кнопку звонка входной дубовой двери. Приятный голосок секретарши Наташи, следовавшей за его приятелем по всем учреждениям, где он работал в последнее время, настороженно спросил: «Вы к кому?»
— Наташа, не пугайся, это я, — по привычке не называя ни имени, ни отчества, ни фамилии, ответил Геннадий. — Попроси, пожалуйста, Виктора, пусть выйдет. Я его жду.
— У него сейчас посетитель, — ответил вежливый тонкий голосок секретарши в домофон. — А вы бы лучше сами зашли. Я кофе сварю. Посидите, подождете. У нас сегодня бразильский кофе с привкусом миндаля. Виктору Александровичу вчера такой замечательный презент передали, — сообщила она, моментально узнав, конечно, Геннадия по голосу.
— Ладно, открывай. Так и быть, подожду его в твоей приемной, уговорила, — ответил он не без явного удовольствия.
Раздался легкий щелчок, после чего, нажав на большую резную медную ручку, Геннадий мимо двух скучающих охранников прошествовал прямо в приемную. Наташа уже суетилась у кофеварки. Геннадий развалился в глубоком кожаном кресле. А через пару-тройку минут перед ним на прозрачном журнальном столике стояла на подносе чашка потрясающе пахнущего горячего кофе с непременной грязно-коричневой пенкой, которую секретарша Виктора умела и любила сделать для желанных гостей, А также — симпатичная вазочка с конфетами и вафлями.
Виктор появился довольно скоро. Геннадий даже не успел допить до конца свою чашку. Проводив посетителя до входной двери, Виктор вернулся и сел напротив приятеля за журнальный столик.
