Сама Саша в дружбе очень верная и всех своих друзей очень ценит и любит, несмотря на то, что, по большому счету, помочь они ничем не могут. Хорошо, что хотя бы агентша Рут — отличная баба, и никогда не забывает Александру, и всегда предлагает всем потенциальным заказчикам ее первой, и при этом твердит, что такой необыкновенной красавицы больше нет. Сашка много о себе не воображает, и знает, что красавица она обыкновенная, ей просто очень помогло, что несколько лет назад она отважно рванула в Голливуд, хотя все головами качали, услышав, что девчонка из Воронежа твердо решила стать кинозвездой, а она почти сразу же стала дублершей Мишель Пфайффер. Сама Пфайффер — многодетная мать- снималась только крупным планом с девяти утра до пяти вечера, а все остальное за нее делали дублерши. Александру превратили в пепельную блондинку, отсняли на пробу нос к носу с Мишель Пфайффер, и какое-то время она изображала голливудскую звезду. По мнению Сашки, это была еще большая честь для Мишель, которая старше Александры лет на пятнадцать минимум, и вообще, как оказалось, вблизи производит удручающее впечатление. Фото двух похожих профилей осталось, и когда Александра вернулась в Израиль, где никто не подозревал, как много было у ленивой Пфайфферши дублерш, Рут удачно использовала отголоски Сашкиной голливудской карьеры, и у новой фотомодели появились первые заказы. С тех пор Александра так и осталась пепельной блондинкой.
А вернулась не потому, что устала от последующих голливудских неудач или надоело вытирать столики в пиццерии, — нет, здесь, в Израиле, ей тоже по возвращении пришлось довольно долго подрабатывать в бутике, — а потому, что в Лос-Анджелесе у нее не было ни единой близкой души, все люди в шоу-бизнесе — законченные эгоисты, занятые только собственной карьерой и своими личными шансами на успех. Саша так устала в Америке от одиночества и собственной незначимости, что с огромным облегчением вернулась в Иерусалим, где жили все ее родные и масса друзей, где ее знали, ценили и любили.
Тогда- то она и познакомилась с Мурой. Мурка в ту пору начинала свою карьеру журналистки-репатриантки из России, которая пишет на иврите и печатается на страницах ивритской прессы. Этот феномен по тем временам был настолько любопытен, что Мурке оказалось достаточно мало-мальски грамотно писать на иврите, чтобы заделаться штатным репортером газеты «Га-Ам» («Народ»). Мало кто обращал внимание, что она приехала в Израиль лет двадцать назад, еще ребенком, здесь окончила и школу, и университет. На Александру Мура набрела в поисках очередного сюжета для серии репортажей о нетривиальных успешных судьбах новых репатриантов. Интервью с Александрой де Нисс (бывшей Денисовой) со множеством фотографий, в том числе и хрестоматийными двумя профилями, красовалось в уик-эндном приложении самой уважаемой израильской газеты, и истеблишмент израильской моды принял Александру — сначала как курьез, а потом и как свою. А Сашка и Мурка сразу подружились: ближайший выходной они провели вместе, попивая пиво на Муркином балконе и рассказывая друг дружке про свою жизнь. В то лето Мура и Александра совершали бесконечные прогулки по Немецкой Колонии[2]и по Бакке, и ночи напролет просиживали, поджав ноги, на диване в маленькой гостиной, чередуя кофе с вином и заполняя пепельницы. С тех пор подружки стали неразлучными.
Александра допила кофе, потянулась и стала надевать кольца, цепочки, сережки и часы. В этот момент из мобильника донеслась мелодия муркиного звонка — «Болеро».
— Привет! Позвонила только отметиться. Говорить не могу — убегаю на встречу с Вайцманом, он меня ждёт, опаздывать неудобно, — и лучшая подруга спешно попрощалась, помчавшись освещать очередную встречу репатриантов с президентом страны.
А Сашка продолжала одеваться, не торопясь, ее глава государства не ждал, но если бы даже и ждал, то, разумеется, ждал бы терпеливо.
* * *
Рано утром позвонила Сара, секретарь редакции, зачитала пресс-релиз Сохнута, в котором красочно живописалось предстоящее посещение президентом государства школы-интерната, в которой учатся дети из России, и передала Муре поручение редактора посетить сие мероприятие, и сделать заметку в несколько строк: «Шмуэль просил вытянуть из Вайцмана что-нибудь интересное для нашего читателя».
Мура тяжко вздохнула. Подразумевалось, что читателю, естественно, никоим образом не интересно читать про учебу еврейских мальчиков и девочек, прибывших из России, а надо ухватить президента за рукав, и крепко держа его за пуговицу, выведать у него все, что он думает по поводу мирных переговоров и предстоящих выборов в Кнессет. В общем, обычное — пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. С одной стороны, Мурка гордилась тем, что печатается не в русскоязычном листке, тираж которого держится только на программе российских телепередач, а в настоящей, и к тому же «высоколобой» газете, зато здесь уж поганей ее был лишь редакторский кот. Немножко спасало то, что она — все еще экзотика среди журналистов-сабр, поэтому ей многое сходит с рук, и член совета директоров газеты Арнон взял над ней шефство. Она пришла в газету по его рекомендации — он был полковником в штабе разведки, где она служила после офицерских курсов. Благодаря ей, никто не может упрекнуть «Га-Ам» в надменном снобизме — о делах репатриантов в Израиле рассказывает читателям сама репатриантка. Правда, описывая новую жизнь в Израиле бывших российских граждан, приходится вынести немалое количество скучнейших торжественных приемов, но эти страдания немного облегчаются сознанием того, что их делит с тобой все руководство государства.
* * *
Мурка бегом бежала от остановки автобуса до самого входа в кампус молодежной деревни, и ей повезло: президент еще не прибыл, но уже царила всегдашняя суматоха, сопровождающая великих мира сего. Охранники установили воротца металлоискателя, оцепили территорию по периметру, газовый баллончик у Мурки, как всегда, отобрали, переполоханная девушка из пресс-секретариата Сохнута опознавала русскоязычных бедолаг, не имевших журналистских удостоверений, оживление царило вокруг Керен, бешеной корреспондентки «Последних известий» — самой крупной израильской газеты. Керен, сознавая свою важность, истошно требовала, чтобы никто другой из ивритских газет к президенту даже не подходил, а иначе, мол, ее газета не будет печатать этот материал. Мурка робко переминалась за ее спиной, сохнутские уже готовы были уступить припадочной корреспондентке, но тут возникла величавая дама из свиты президента и категорически отказала Керен в монополии на главу государства, удержав тем самым Иегуду из конкурирующих «Вечерних новостей», который был уже готов психануть в ответ и демонстративно покинуть мероприятие. Что касается русскоязычной пишущей братии, то на них израильским журналистам было наплевать. Керен поманила рукой Мурку, и приказала:
— Будешь переводить. Приведи мне пару детей, желательно не из Москвы.
Пока Мура соображала, как поставить на место зарвавшуюся коллегу, кто-то подволок к Керен интернатскую училку, так что Мурка сумела оглянуться по сторонам. Дети обсели каменные ступени амфитеатра, и Мура решила использовать идею поднаторевшей Керен. Выбрав пару великовозрастных юнцов и стараясь держаться поувереннее, она стала расспрашивать, как им живется в Израиле. Подростки смущались, хихикали и поминутно сплевывали, а потом пожаловались, что еды мало. Керен бы обрадовалась, тоскливо подумала Мурка, но сама бывшая выпускница школы-интерната, она знала, что в этом возрасте голод — обычное состояние подростка, и не спешила ухватиться за эту сенсацию.
